«Культовая история, прохода не дадут». Лев Зулькарнаев — о роли Зимы в «Слове пацана», Янковском и религии

Нашумевший сериал «Слово пацана. Кровь на асфальте» (18+) завершился, однако обсуждения вокруг него не утихают. Наш коллега из издания «Сноб» Данила Цеховской поговорил со Львом Зулькарнаевым, который сыграл Зиму. Актер рассказал про Ивана Янковского, религию, казино, картавость, зависть однокурсников, неудачный опыт с «Нетфликсом» и «Слово пацана».

— Спасибо тебе, но зачем ты принес на интервью наши журналы?

— Это группа поддержки, которую я выбрал из ваших обложек. Это Ванечка Янковский, мой дружище, это Сашенька Паль, мой дружище. И мой работодатель Евгений Витальевич Миронов.

— Прекрасно. Ну положи их на место. Не надо их тревожить. Они молчаливо будут тебя поддерживать.

— Они просто будут с нами. Мы же о кино говорим?

— Да-да, мы говорим о кино. Давай начнем с Янковского, раз вы с ним дружите.

— Да, дружим, хотя до съемок в сериале не были знакомы. Как зритель я к Ване относился скептически. Не всё из того, что он делал, мне было по-актерски близко, искренне говорю.

Были моменты, когда он делал что-то настолько точно по внутреннему содержанию, что меня это просто поражало. Ну и мы много общались, жили в соседних вагончиках — так и подружились.

— Я посмотрел бэкстейджи по «Слову пацана», у вас там вообще очень дружелюбная атмосфера сложилась.

— Атмосфера невероятная. Как на съемках фильма «Бойцовский клуб». Не знаешь? Это известная тема. И Нортон об этом рассказывал, и Брэд Питт — как они постоянно ржали, как было весело. Вот у нас так же. Не в смысле глумления над темой, нас не веселил сюжет сериала. Но было такое состояние творческой радости от работы с Андреем Николаевичем Крыжовниковым.

— Когда тебя взяли на проект «Слово пацана», ты еще учился на четвертом курсе университета, верно?

— Слушай, я окончил. Только-только.

— Ну хорошо. Ты только выпустился — и сразу попадаешь в сериал, о котором все говорят, у которого огромная реклама. Как такое возможно?

— Ну я же попал туда до рекламы и ажиотажа. Для меня это были рядовые пробы. Конечно, мечтал с Крыжовниковым поработать. Но это один из этапов, очередная работа. Хотя во время съемок мелькала мысль, что фильм получается не рядовым. Помню, лежим с Иваном Филипповичем на снегу в луже искусственной крови, на холоде, под краном с камерой. Я к нему поворачиваюсь и говорю: «По-моему, культовая история, прохода не дадут». В шутку. А потом оказалось — не в шутку.

— И как переносится внезапная слава в довольно юные годы?

— У меня была «вакцина» — фильм «Экспресс», дебютный, на третьем курсе. Это был первый успех, в рамках индустрии — так уж точно.

— И главная роль все-таки, потому что в «Слове пацана» второстепенная…

— Да. И после «Экспресса» были работы. Рахманинов был. Был сериал, который делали для «Нетфликса».

— Какой?

— «Петля». Снимал Эдик Оганесян, который делал «Чики». В «Петле» главную роль играет Петров, а у меня второй план, я там парень-зэк.

— Я ничего не знаю про этот сериал.

— Никто не знает, он на полке «Нетфликса». Когда выйдет и выйдет ли — не буду голословно предполагать.

— Это же так обидно! Ты — молодой парень, актер, у тебя всё впереди. И вдруг зовут в сериал, который снимает «Нетфликс». Что у тебя было в голове, когда ты узнал, что ничего не выйдет?

— Ты знаешь, это было понятно уже во время съемок, что «Нетфликс» уходит. Они просто дали доснять. Я не знаю, в какой он сейчас стадии, может, он уже смонтирован, лежит на полке, потому что права у «Нетфликса».

— Тебя не пугает такая зависимость от других людей? Ты можешь сделать, возможно, свою лучшую работу в жизни, а потом этот фильм или сериал окажется на полке?

— Нет, это дело коллективное. Я футболист. Я в команде играю. Мне обидно, что я забил гол в матче, но Лигу чемпионов мы не выиграли. Ну это обидно до известной степени. Не случилось — и не случилось. Потому что у меня зависимая профессия.

— Хорошо, еще раз верну тебя к теме ранней карьеры. В 23 года ты играешь главную роль в «Экспрессе». Играешь Рахманинова в сериале «Шаляпин». Потом «Нетфликс». Наконец, «Слово пацана». Как к твоему успеху одногруппники относились?

— Не адресная благодарность чему-то конкретно, а благодарность — как состояние души.

— А ведь ты в ГИТИСе учился на режиссера, а не на актера. Как вышло, что ты в итоге пошел в актеры?

— Сначала я шел на актера поступать. Но не получилось. Может, в силу того, о чём мы с тобой говорили.

— А давай назовем это вслух, наконец-то!

— Давай просто прорычим.

(Оба рычат.)

— Да. Мы оба очень сильно картавим.

— Ты картавишь, а я грассирую.

— У меня тоже грассирующая «р», на секундочку. Впервые мне попался гость, с которым я могу поделиться этой болью. Пытался ли ты исправить дикцию?

— В детстве — да. В институте был логопед, я с ним занимался. Но не дошел до конца, и как-то все вокруг с этим смирились.

Но как будто в последнее время поменялось к этому отношение. Вот я картавлю. Но когда ты постоянно в работе, у тебя выходят фильмы, и у тебя со временем копится какая-то узнаваемость, популярность — тебя начинают принимают таким, какой ты есть. Меня это уже не особо тяготит. Мне это уже даже нравится.

— Кажется, есть такой тренд и в российском кино, и в зарубежном, когда актер — это не инструмент для рассказа истории, а сам рассказчик, ты видишь на экране самого рассказчика.

— Ну да. По сути, кого бы я ни сыграл, они все будут картавить. Рахманинов будет картавить, ну и что? Этот тренд не только в кино, это социокультурный тренд. Всё сводится к максимальному естеству. Как будто человечество стало само себе позволять быть таким, какое оно есть. Мне не нужно угадывать, каким вы хотите меня видеть, вы пришли ко мне в гости. Я буду ходить в фартуке на голое тело.

— Но что делать, если у персонажа уже есть реальный прототип? Например, в сериале «Слово пацана». Тебе рассказывали про героя, которого ты играешь в сериале?

— Мне никто не навязывал прототип, я от себя шел. Это был собирательный образ Зимы. У авторов, может, был прототип для написания. Мне для реализации этот прототип не нужен. Ну кто это? Это же не Пушкин, не Рахманинов. Да и кто знает, каким был Пушкин, каким был Рахманинов? Только по описаниям.

— Опиши своего персонажа Зиму? Какой он парень? Он случайно попал в эту банду?

— Он больше в себе пребывающий, он наблюдатель. Мы мало что можем сказать о его внутреннем мире, но можем судить по поступкам, когда он, например, кого-то не сдает, когда он пытается кого-то защитить, когда он пытается кому-то помочь.

Это его контрапункт, он часть этого окружения: жестокого, живущего по своим законам стаи. И при этом, несмотря ни на что, он сохраняет какой-то внутренний буддизм, какой-то покой.

— Мне казалось, сериал никого не пытается обелить.

— Не обеляет, но и не делает никого злодеем. У героев есть своя правда — в этой пацанской идеологии, в правилах этих стай. Она достаточно примитивна, такой пиратский кодекс. Тут выбора нет, вот в чём дело. Если ты не часть этого мира, ты не аристократ. Мы аристократы, они чушпаны. Их логика. Вот и всё. Кто не с нами, тот плебс. И в этом смысле они живут по тем правилам, которыми живет группировка.

Я даже думаю, те поступки, которые пытается совершить Зима, они тоже могут противоречить тому, как по-пацански бы было правильно.

— Наверное, ты говоришь про момент, когда он не сдает Вову Адидаса?

— Или пытается осадить Турбо, когда тот хочет отшить Марата. У него есть потенция на какие-то другие поступки. Конец сериала показывает, что есть закон выше пацанского. И вот это для меня ключевая мысль.

— В финальной версии, которую видели зрители, есть диалог Вовы Адидаса — Янковского с отцом, которого играет Бурунов. Отец спрашивает…

— «Как вы убиваете?»

— Он по-другому спрашивает, типа «Что ты чувствуешь, когда убиваешь? Детство вспоминаешь?», но, в общем, когда он вернулся из Афгана, отец ему таких вопросов не задавал, хотя Вова убивал на войне каждый день. А тут, когда он убил каких-то бандитов, папе вдруг стало интересно. Я подумал, что эта сцена про то, насколько Вова брошен родителями.

— Тут, понимаешь, другое отношение. Одно дело — война, другое дело — какая-то житейская ситуация. Это все-таки разные правила игры, разные локации, разное отношение — я бы не сравнивал. Но мне эта сцена очень нравится. Как бы, «как вы убиваете?» Другая вертикаль возникает в этой его интонации. Бурунову и ответ неважен, так мне кажется. Это риторический вопрос: «Как вы убиваете? Ты что-то из детства представляешь?» Для меня это режиссерски очень точный ход, тонкий и искренний. Я-то знаю, как работает Андрей Николаевич. Чтобы зритель заплакал, он сам плачет, когда пишет.

— Всю нашу беседу ты сидишь с четками, и я решился спросить тебя про веру, хоть это и очень интимно.

— Четки я в Иерусалиме купил этим летом. К вере пришел недавно, в 2021 году, но шел долго. Просто столкнулся с глобальным внутренним кризисом и в какой-то момент нашел выход в вере. Сначала слепо, на уровне ритуалов. Но эта слепота очень важна. А потом стал читать Шмемана, отца Меня, Евангелие, естественно. И это приоткрыло какие-то двери внутри меня.

— Ты же с детства пишешь стихи. До сих пор этим занимаешься?

— Конечно, я оттачиваю совершенство. Сейчас с этим сложнее, потому что времени не хватает, а стихи требуют все-таки какого-то отдельного для себя вакуума. Ну у меня так. Но я продолжаю, и я иду к сборнику, я стремлюсь к нему.

— Можешь нам прочитать хотя бы одно?

— Да, августовское, это уже после съемок «Слова пацана», но еще до популярности.

Халкидики. Прозрачная вода,

В которой видно рыб и собственные ноги,

И на песчаном дне волнистые дороги.

И также видно, как твоя судьба

По этим вот дорогам, извиваясь,

Ползет, как покалеченный солдат,

В траншее оставляя красный след

(И нет уже врагов, да и снарядов нет),

И он ползет тихонько наугад,

В свой отчий дом обратно возвращаясь.

Настолько здесь прозрачная вода,

Что видишь все свои забытые ошибки.

От них не денешься, конечно, никуда,

Но вот сейчас они уже не шибко

Тебя, курортника больного, тяготят,

Настолько это теплая вода.

Настолько просто смыла всё она:

Тюмень, Москву и всех почти ребят.

Так утомительно всю жизнь себя стыдиться,

Пора уже, наверно, полюбить,

И может быть, тогда тебя полюбят:

И дочка рыбака весной на юге,

И Боженька, и весь небесный скит,

И мимо пролетающая птица.

И я, как мокрый мальчик-Черномор,

Ступлю на эту каменную сушу,

И выжму, и отдам сырую душу,

А для меня взамен пусть будет хор,

И текст такой:

«Во славу! Аллилуйя!

Ты снял с себя гнилую кожуру!

Ну ты и фрукт! Мальчишка-маракуйя!

Теперь давай — ложись и поутру

Отправишься куда глядят глаза…

Но только прямо. Прямо. Не назад!»

Далекий путь аллеей кипарисов,

Босой пойду по белому песку.

И там в конце — фигура в белой ризе,

Ушитой золотом на льющемся шелку.

— Как и всякий поэт, ты, я слышал, не чужд азартным играм?

— Ставлю периодически. Я в Минск люблю ездить, в казино.

— Часто?

— Два дня назад был. Но вообще нечасто, раз, может быть, в три месяца, в полгода. Мне нравится это дозирование, когда редко.

— Ты не игроман?

— Нет. Но мне нравится иногда отпустить голову и в этом азарте поприсутствовать со своим организмом.

— Один ездишь?

— С друзьями, иногда с папой.

— Как с папой?

— Ты рассказывал, что твой номер телефона слили в Сеть. Какие случаи с этим связаны? Может, нюдсы присылали?

— Ни одного нюдса пока за всё время.

— Очень грустно ты сказал. Очень грустно.

— А зачем я занимаюсь этой профессией, если ни одного нюдса в личке?

Ранее мы рассказывали, сколько денег актерам «Слово пацана. Кровь на асфальте» приносит их слава.