«У меня там труп внутри». Откровенный рассказ москвича, который 11 лет сидел на героине, а теперь спасает других

Игорь Белкин — консультант по химической зависимости в одном из реабилитационных центров в Подмосковье. Там проходят лечение наркоманы, игроманы, алкоголики. До своей работы в центре Игорь сам больше десятка лет принимал наркотики и долгое время пытался слезть с иглы. Мы публикуем его монолог, в котором он рассказывает, чем страшна зависимость и какими способами ее можно побороть.

Я не употребляю наркотики уже восемь лет. До этого 11 лет кололся героином и до этого еще 5 лет курил план. Впервые я попал на реабилитацию в 27-летнем возрасте.

Я рос в обычной семье, мы жили в Подмосковье, под Подольском. Мама — учительница, папа — инженер, старший брат окончил школу с медалью, был примером для меня. До восьмого класса я тоже учился на все пятерки. В девятом перешел в другую школу, улизнул из-под контроля мамы и начал курить. Школу в итоге всё равно окончил — с одной тройкой. Потом поступил в институт.

Так получилось, что вокруг меня было не самое хорошее окружение: блатная романтика, парни лет на пять меня старше. Лет в 16 я попробовал героин.

С работой после института всё было сначала нормально. Я работал в крупных международных компаниях, хотя карьера — по понятным причинам — была не на первом месте. На некоторых совещаниях я просто залипал, реакция замедлилась. Я осознал, что это зависимость, когда впервые лег в больницу с целью снять физическую ломку.

Что будет трудно бросить, я понял только через 5–6 лет после того, как начал колоться. Что я только ни делал: подшивался, в больницы ложился, крестился только по этой причине — в 24 года, в гараже сваркой заваривался. Откуда потом всё равно смог выбраться, выломав часть стены.

Родные о моих проблемах с наркотиками узнали не сразу. Сначала брат — от моей девушки, которая ему рассказала. Потом мама — ей позвонили и сообщили, что сын «торчит». Семья принялась меня активно спасать. Доходило до того, что мама даже покупала другой наркотик, чтобы я бросил этот. Последнее мое употребление — я вместе с ней приехал к барыге и отдал наш телевизор, чтобы купить дозу. Она клала меня в разные больницы, но ничего не помогало.

Брат сначала давал деньги, полагая, что они идут на лечение, но потом понял, что мне доверия нет. Мама тоже отказывала. Начались кредиты, микрозаймы, скупки. От меня прятали всё, что можно продать. Раньше было проще: наркоту я доставал у барыг, это только спустя годы появились закладки. Думаю, за всё время я потратил на наркотики около 20 миллионов рублей.

Я так и не смог стать торчком, который в глобальном понимании слова наркоман. Типа бессердечный и беспринципный, за дозу на всё способный. Я всегда понимал, что можно жить по-другому, что бывают другие интересы. И последние пять лет я пытался бросать всеми правдами и неправдами. Я видел, что у меня успешный брат, который путешествует по миру, пока мне тут плохо. Я в футбол играл много лет, любил его очень, но потом не мог пробежать даже 100 метров. И вернуться в обычную жизнь не мог, не знал, что делать со своей головой, и было от этого очень больно.

Всё навалилось: меня прав лишили на пять лет, от меня ушла девчонка, которой я полжизни добивался. Я устраивался на работу и знал, что меня уволят. Мне сначала доверяли и даже повышали, но своими выходками я рушил всё.

Если первые четыре года, когда учился и работал, я употреблял только два раза в неделю, то потом кололся по шесть раз в день. Разговоры среди моих знакомых были из серии: «А слышал, Леха умер?», «Знаешь, что Петьку закрыли на десятку?». В семье были убеждены, что я буду торчать, пока не умру. Мама ко мне переехала, и дома была какая-то пустота: я в одной комнате сижу, она — в другой, никто не разговаривает, не улыбается, и я хожу как тень. Ушел — пришел. Я делал вещи, которые не надо было делать.

Я был в четырех реабилитациях, но из трех сбежал через два дня. Из Новочеркасска в Ростовской области выпрыгнул с третьего этажа, шел какое-то время пешком, потом автостопом добрался до Москвы. Без паспорта, денег и телефона дотопал до трассы, где ловил фуры. Потом я сбежал из Белгорода — сломал пятку, когда прыгал из окна. Вернулся домой со сломанной ногой. Спустя какое-то время сбежал из питерской реабилитации.

В четвертый раз я был настолько физически истощен, что просто не мог сбежать из клиники. На руках уже не было вен, я падал в обморок и с трудом поднимался на второй этаж. Поэтому попыток побега не предпринимал.

Реабилитация понемногу приносила плоды. Я стал делать какие-то задания — писать, общаться с людьми. Стали потихоньку появляться просветы. Сначала на пять минут полегче, потом на десять. Брат долго не мог поверить, что я меняюсь. Когда он приходил меня навещать в центр, то потом, удивляясь, спрашивал маму, мол, как так, Игорь полгода назад телевизор из дома вынес ради дозы, а через три месяца прощения за всё просит? Сейчас мы с ним самые близкие люди — восстановили отношения.

Когда я прошел программу реабилитации, то не собирался связывать как-то свою жизнь дальше с этой темой, хотел уйти работать в офис. Но в итоге стал работать консультантом по химической зависимости, чтобы помогать другим. Говорят же: зависимому может помочь только другой зависимый.

Я познакомился с интересными людьми, мы стали развивать новый центр реабилитации в Подмосковье. Он называется «Уника», состоит из четырех домов-отделений. В каждом доме живут зависимые, у которых есть расписание: подъем, зарядка, готовка еды, уборка, занятия со специалистами.

Зависимость — это болезнь. ВОЗ признала это официально. Типов зависимости много: опийная, алкогольная, игровая и так далее — у каждого есть свой код. Насколько она врожденная или приобретенная, я не знаю до сих пор. Кто-то успевает на ранней стадии понять, насколько это губительно. И либо сам выходит, либо его вытаскивают. Выйти позже уже гораздо сложнее, потому что зависимость развивается.

Один из игроманов проиграл на ставках 7 млн рублей. Сейчас лечится. Сказал, что поедет на реабилитацию, если родители закроют за него долги. Сейчас он физически не может делать ставки — у него, как и у всех остальных, нет гаджетов. Звонки регламентированы — только раз в неделю и на определенный номер, которые дают родственники. Ему понадобится около 10–12 месяцев на лечение. Надо полностью поменять образ жизни: возвращать ценности и жить по духовным принципам — не врать, не красть.

У зависимости нет разницы, человек из бедной семьи или нет. Один из наших домов повышенной комфортности, там живут обеспеченные люди. Это предприниматели, владельцы крупных компаний, известные актеры и худруки театров. За окнами центра месяцами стоят занесенные снегом Porsche Panamera, которые ждут своих хозяев.

В другом доме живут наркоманы, в основном молодежь — 20–25 лет.

Их лечение больше акцентируется на психиатрии, потому что они уже не физически убиваются, как мы раньше, а психика у них рушится, они могут голоса в голове слышать и так далее. Там работают врачи — индивидуально подбирают терапию.

У меня был знакомый пацан Ахмед, который рассказывал, что полетел в Китай, и там в каком-то баре ему дали покурить спайсов. Он мгновенно втянулся — и всё: в его голове начались голоса, которые продолжались три года, хотя он даже не употреблял. Стены в его комнате были исчерчены стрелками. Когда мы с ним в центре подружились, я стал тем единственным человеком, с кем он разговаривал. И однажды он показал на себя и сказал мне:

— Игорь, у меня там труп внутри.

Ситуация страшна тем, что иногда можно не выбраться. Пройти точку невозврата. Конечно, я, глядя на человека, не скажу, вылечится он или нет. Но могу примерно предсказать, что с ним будет после центра, как минимум первый год. Если он в центре работает со своим состоянием, старается и потом будет это продолжать делать, то может остаться «трезвым» надолго. Если человек врет, не пытается, обижается, то шансы малы.

Здесь надо понимать, что в большинстве случаев зависимых кладут в центр их родственники. Люди редко приезжают добровольно, 90 процентов обычно против. Поэтому очень важна мотивация, и мы работаем на мотивацию. Стоимость лечения — около 3–4 тысяч рублей в день. Можно сравнить со стоимостью проживания в отеле среднего уровня. И платят, конечно, чаще всего именно близкие люди, родители.

Если человек хочет уйти, он может об этом сказать. Но вернуться домой по первому желанию не получится. Начинаем с ним разговаривать, выяснять причины.

Иногда люди не выдерживают. Вообще, я за свою жизнь вне центра видел много: люди миллионы раз себя резали, били стекла, в ванной топились, на крышу вылезали, ломали руки-ноги.

Среди обитателей «Уники» есть совсем малолетки — по 14–15 лет. Они даже учатся здесь дистанционно. Они совсем дети, и подход к ним соответствующий. Но с ними тяжелее, чем со взрослыми, потому что у них вообще нет принципов и авторитетов. Нет уважения к старшим. Истории некоторых подростков просто шокируют. До центра они жили и спали со всеми подряд на каких-то вписках, воровали деньги так, как взрослый я не воровал, ни во что не ставили своих родителей.

У меня история со счастливым концом — на данный момент. Мне повезло создать семью. Еще до того, как мы познакомились, супруга сама 10 лет кололась и потом лежала в центре, проходя реабилитацию. Нашей дочке исполнился годик. Пока всё идет хорошо, хотя я считаю, что варианта окончательно побороть зависимость не существует. Это неизлечимое заболевание. Можно только максимально продлить ремиссию.

Ранее мы рассказывали историю девушки, которая набрала кредитов на 2,7 миллиона рублей. А успешная когда-то руководитель и мать двоих детей описала свое превращение в одинокую пьяницу. Читайте истории игроманов, которые спускали миллионы на ставках и покере.