Здоровье мнение «В тюрьме свободней». Откровенный рассказ московского студента об издевательствах санитаров в психбольнице

«В тюрьме свободней». Откровенный рассказ московского студента об издевательствах санитаров в психбольнице

Публикуем колонку пациента о том, в каких условиях находятся больные и почему это страшно, что за них некому заступиться

Источник:

20-летний Данил С. (имя изменено по его просьбе) из-за череды тяжелых событий оказался в страшной депрессии и попал в московскую психиатрическую больницу № 4 им. П. Б. Ганнушкина. Дело было в марте этого года.

Студент пытался сам выбраться из того ужаса, которое творила с ним его психика, но не смог. Данил решил покончить с собой. Он набросал завещание и написал нескольким друзьям, что собирается сделать. Друзья же не мешкая вызвали ему бригаду скорой помощи. Наш герой открыл врачам — здоровым мужикам в синих куртках, ломившимся в дверь. Тогда он вдруг поверил, что в жизни еще что-то можно изменить и медики ему обязательно помогут.

Но помогут ли психиатры человеку, дошедшему до грани? Что вообще может предложить отечественная психиатрия тем, кто оказался в такой страшной ситуации? Далее — рассказ Данила от первого лица.

Здравствуй, дурдом

Когда меня только привезли сюда, сразу отправили на осмотр к врачу — девушке лет 25. Видно, что она пожалела о выборе профессии не раз.

Я стал придумывать какую-то чепуху. Ну как это обычно бывает — выдумываешь, что всё это были шутки, а друзья — пресные обыватели, которые юмора не понимают. Всё еще надеялся, что меня отсюда выпустят. Ага.

Врач даже не смотрит на тебя. У нее до этого был пацан — у него на всей руке резаные раны до кости. Неудачно со шпицем поигрался. После него — девчонка с тонкой душевной организацией. Вместо половинки какой-то таблетки сожрала тридцать. «Дозировочку перепутала».

Тебя отправляют дальше по коридору, в процедурный кабинет. Там измеряют давление, дают местную униформу. Пижаму в виде рубашки, штаны из мягкой ткани и майку-алкоголичку. Дороги назад у меня не было в тот момент, когда в квартиру зашли врачи. Но осознание того, что ближайшие недели ты проведешь с «дураками» (здешние себя сами так называют, я и сам «дурак»), приходит только сейчас.

За руки выводят бабушку в ярко-желтой робе. Она не понимает, где находится. Стеклянный взгляд старушки падает то на санитаров, то на меня. Она кокетливо поправляет редкие седые локоны. Таких, как она, тут много.

— З*****я [устал] эту бздунью мыть, — басит лысый двухметровый санитар, толкая пожилую женщину. — Иди давай! — обращается он к ней.

— Гы-гы, — смеется медсестра. — «Бздунья»… — Она обращает внимание на меня. — Ну чего ты натворил? А я всё знаю, что ты сделал. Всё отсюда слышала, — упрекает она меня малопонятными предложениями.

Но ко мне сразу складывается отношение куда более человеческое, чем к этой бедной бабушке. Я сам могу натянуть штаны, и я понимаю, где нахожусь. Со мной скучно. Санитар довел меня до отделения, и так началась моя новая жизнь на бесконечные две недели.

До конца своего лечения я пролежал в четвертом, приемном отделении. Местные старожилы говорили, что меня должны были отправить в профильное отделение, но этого не произошло. Многих выписывали прямо отсюда.

«Есть хочется всегда»

Особенности «приемки» заключаются в том, что пациентам тут нельзя ничего. Нельзя выходить в коридор, громко разговаривать (зато это можно делать санитарам). Тут нет телевизора, как в других отделениях. Конечно, телефоны тоже запрещены. Запрещены посещения родственников (коронавирус, понимаете ли). Запрещено открывать форточку, даже если жара, и восьми людям в одной тесной палате «немного» душно.

Можно почитать книжку, если ты не в «наблюдательной палате». Это как обычная палата, только прав, если ты там находишься, у тебя еще меньше. Туда отправляют всех новеньких и буйных.

«Выбор литературы тут совсем небогатый. Из книг, лежащих в коридоре на тумбочке, сложно найти целый экземпляр — страницы по-живодерски вырваны»

А то, что оказывается более-менее целым, — это унылый ширпотреб. У больных тут пользуется большой популярностью Дарья Донцова — ее книги занимают большую часть местной библиотеки.

Все целые книги заняты, так что ты часами наблюдаешь за тем, как твои «однодурдомцы» выстроились в ряд и паровозиком наворачивают круги по палате. В абсолютной тишине. Дошли до стены, развернулись, идут до другой стены, и так до следующего приема пищи. Направляющий шеренги иногда предлагает мне присоединиться, но я пока что любезно отказываюсь. Это потом я пойму весь кайф таких прогулок, но в первое время просто наблюдал за ними.

Жрать хочется всегда. Кормят на удивление вкусно (плавающий в овсянке омлет — верх местного кулинарного мастерства), но еды критически не хватает. К вечеру всех начинает мучить лютый голод. Поэтому, если кому-то из палаты приносят передачку, передачка часто сразу же «взрывается» — ее варварски делят на всех. Никогда не забуду, как моя девушка принесла один тульский пряник — брусочек сантиметров 20 на 10 — и как мы его всей палатой разделывали на 8 равных кусков. Конечно, голыми руками.

Можно не делиться — народ поймет. Но попрошайки житья не дадут.

— Дядь Сей’ож! — картавит один из пациентов. — Дадите сый’очку? Ну пожалуйста! Пей'екусить до полдника. Голод мучит.

— Дядь Сереж, а мне дадите сырочку? — вклинивается другой.

— Дядя Сережа, пожалуйста…

«Диктатура санитариата»

Источник:

День второй. На часах было шесть, пациентам в это время разрешается позвонить родным. Конечно, с местного стационарного телефона — свой смартфон в руки никто не даст. Парень из моей палаты позвонил своей девушке. На каком-то моменте санитар вырвал из рук пациента телефон и матом отправил его в палату. Потом он зашел к нам и начал орать на парня. Его претензия заключалась в том, что тот сказал слово «врачиха», а это, мол, неуважительно и слова вообще такого нет.

— В словарях «врачиху» можно найти, — решил вступиться за человека.

— Рот закрой! — посмотрел этот поборник русского языка на меня своими выпученными, налитыми кровью глазами. Возвращается к парню: — Когда ты зво́нишь отсюда, ты должен говорить правильно и с уважением к врачам, которые тебя лечат! Понял?

— Понял, понял, — соглашается паренек, лишь бы от него отстали.

Бык поворачивает голову на меня. Замечает у меня подвернутые рукава на рубашке.

— Слышь, это че?.. Это че?! Это гос. одежда! Это гос. одежда!!!

«Он бросается на меня, хватает мою руку и начинает разворачивать рукав, повторяя про незыблемость государственного имущества»

Я зачем-то начинаю от него отмахиваться. За этой комедией наблюдает вся палата. Затем он почему-то стал кричать, что воевал в Чечне.

— Это гос. одежда! — забвенно повторяет лысый бык. — Она не твоя! Не имеешь права!

Он сильнее, но и я не уступаю. Продолжалось всё секунд 30. Санитар от меня отлип, не добившись своего. Я поправил рубашку, отдышался, и через минут 10 меня перевели в наблюдательную палату.

Наблюдательных палат в отделении три. Есть условное разделение между ними. В одной держат новеньких, во второй — буйных, в третьей — совсем не понимающих, что происходит. Стариков в глубокой деменции, например. Я оказался в палате для буйных.

Там был старик, которого возненавидел весь медперсонал. У него была благородная зачесанная назад седая шевелюра и борода, как у Маркса. И очень гордый, проницательный, глубокий взгляд. Я невольно любовался им.

Этот человек каждые 5 минут выходил в туалет. Санитары вообще очень болезненно относятся к тому, что ты выходишь из палаты чаще, чем раз в час. Сразу же ловишь от «лысой морды» упрек: «Че шляешься?»

И вот этот дед стал головной болью для всех санитаров. Сначала на него просто орали и материли. Волокли обратно на кровать, когда он пытался выйти в коридор. Они заставили стульями выход из палаты, строго-настрого запретив ему вставать. Воля деда не была сломлена, и каждый раз, когда санитары отставали от него, он начинал свое шествие до уборной вновь. Это был немой протест.

А потом на него натянули подгузники, отправили в палату для невменяемых и из его кровати сделали что-то вроде люльки, из которой пожилому человеку невозможно было выбраться самому. Его обрили. На пол он мог спуститься только под надзором санитаров, и вне палаты его возили только на инвалидной коляске, запретив выходить самостоятельно. Всё время он мог только лежать. Иногда его выкатывали в коридор к посту санитаров, чтобы «пообщаться».

— А как тебя зовут? А ты откуда? Гы-гы-гы. А как у тебя дела? Гы-гы-гы… А как тебя зовут? — повторяют идиотские вопросы по кругу два лысых амбала в серых футболках. Смакуют победу над старым человеком. Старик молчал.

Вообще главный объект ненависти местных работников это были старички, которые даже не понимают, что происходит. Санитары кричали на них и толкали, если пожилой человек мог, например, обмочиться. Или не понять какого-нибудь их приказа. Чаще над ними просто издевательски подтрунивали.

Источник:

Зато они боятся реально нездоровых людей, у которых начинает ехать крыша. Они два часа боялись подойти к разбушевавшемуся пациенту, который начал орать и кидаться на других, когда они нам запретили звонить по телефону.

Санитары курят в душевой. Могут запретить позвонить родным: «Мы не телефонная будка и не обязаны». Унижают и оскорбляют больных. Не дают спать ночью, громко разговаривая в коридоре.

Могут зайти в палату и начать докапываться до непонравившегося пациента:

— Ты че тут? Ты понимаешь, что ты никто? Ты знаешь, сколько тебе лет, а сколько мне? Ты чего-нибудь в жизни добился? Ты понимаешь, что ты маменькин сынок? — и всё это, конечно, на матах, и с самой быдлячьей тональностью.

Если пытаешься делать им замечание, качать права, перечить — бегут жаловаться на тебя лечащему врачу. И что, вы думаете, делает лечащий врач? Вступается за пациента? Нет. Он вносит коррективы в твое лечение. Так меня однажды накачали аминазином, когда я огрызнулся на очередную грубость санитара. Объяснил ему, что он тут вообще-то персонал, а не царь-бог.

Хлорпромазин (торговое наименование «Аминазин») — мощное антипсихотическое средство (нейролептик). В психиатрической практике его применяют при психомоторном возбуждении у больных шизофренией, он ослабляет бред и галлюцинации, уменьшает аффективные реакции: тревогу, беспокойство, а также понижает двигательную активность. В «Википедии» сообщается, что в странах ЕС его применение прекращено с середины 1990-х годов из-за высокой нейротоксичности и огромного числа побочных эффектов.

От аминазина я потерял зрение, начался неконтролируемый тремор. У меня не было сил дойти до туалета, но это и не нужно было. Я потерял возможность к мочеиспусканию на несколько дней после того, как меня накачали препаратом. Но у меня не пропали позывы — я не мог сходить в туалет, несмотря на лютую боль в мочевом пузыре. Попросил мочегонное — оно не помогло. Казалось, что каждая клетка в моем теле бьется в судорогах. В голове крутилась одна мысль про то, что я сейчас сдохну и наконец-то мне станет легче.

«Я не понимал, что со мной происходит: то ли засыпал, то ли терял сознание, и с каждым пробуждением мне становилось хуже»

А лица моих «сопалатовцев» становились всё тревожнее из-за моего состояния. Овощное состояние оказалось вот таким — мучительным и долгим, неописуемо ужасным. От препарата я отходил еще несколько дней.

Все санитары здесь ходят с перевернутыми бейджиками. Смеются, если требуешь назвать свои имена. Видимо, всё же боятся жалоб. В палате мы их называли «гестаповцами» и «эсэсовцами».

Чаще всего они едут из Подмосковья. Приезжают сюда на суточные смены. У многих — тюремное или военное прошлое. Санитарки — того же злого и жестокого племени. Также ненавидят больных, но сами в конфронтации не вступают, поддакивая мужикам.

Был один-единственный санитар, который не обижал нас. Молчал, когда нас материли все его коллеги. Он нерусский. Сначала я было поверил в его человечность, но один пациент поделился наблюдением, что он просто не может высказаться на русском языке. Просто не может нас унижать.

Еще двое москвичей — Дэниэль К. и Илья Ш., лечившихся в «Ганнушкина», подтвердили MSK1.RU, что насилие над больными в стенах психбольницы — не редкость.

Медицинский персонал

Источник:

Самые хорошие люди в больнице — медсестры и медбратья. Они как будто излучают добро и позитив, особенно в сравнении с «гестаповцами». Их ты видишь гораздо реже, чем санитаров: на раздаче таблеток или во время медобследований, но всё равно. Им — уважение за лояльность к «дуракам».

Самые неоднозначные люди — врачи-психиатры. Если повезет, они раз в день придут на тебя посмотреть. Они особо не вникают в порядки, которые устанавливают санитары, и чаще всего на больных им глубоко плевать. Есть хорошие врачи, которые общаются с твоими родственниками, друзьями, с тобой — контролируют лечение. Мне повезло попасть к такой, но потом ее перевели в другое отделение. Назначили другого врача с тотально безучастным лицом. По ее назначениям у нас вся палата ела один базовый антидепрессант. Мое лечение она дополнила аминазином после стычки с санитаром.

Психиатрам верить не стоит. Даже хорошим. Если они назначают дату осмотра психологом, будьте уверены, что этот осмотр произойдет спустя минимум неделю назначенного срока. «Выпишем в понедельник», — заявляет она. Не верьте. Минимум в пятницу следующей недели.

Два раза за две недели меня посмотрели психологи. Я порешал какие-то тесты с вопросами типа: «Вы испытываете грусть? Да/нет» и какие-то задачки на логику и на выбор любимого цвета. Вроде прикольные ребята, но в больнице они не водятся. Их откуда-то вызывают, и ты должен их бесконечно ждать. А без их осмотра тебя, как я понял, выписать из больницы не могут.

Оттепель. Контингент

Источник:

Со мной лежали алкоголик-писатель, бывший учитель биологии, бывший учитель музыки и беззубый бывший уголовник, который мотал срок в Донбассе. У последнего были ВИЧ и туберкулез — благо закрытый, — и он этим очень гордился. Вечно попрошайничал еду и доедал всё за всеми в столовой. Еще была пара двадцатилетних парней, которые хотели покончить с собой. Молодых ребят в нашем отделении вообще было много. Большую часть времени я лежал в этой компании, и наша палата очень подружилась.

Мы обсуждали культуру, политику (в психбольнице-то, почему бы и нет?), осточертевших санитаров, всячески откровенничали. Нам было даже весело. И да — о своем состоянии до дурдома я забыл. Мне было хорошо.

Нас пугала тишина в других палатах. Там никто ни с кем не разговаривал. Днями ходили друг за другом, выстраиваясь в паровозик, либо листали Донцову. Кто-то говорил, что такое единение, которое произошло у нас, — случайная редкость.

«Санитаров боятся все, "ведь лучше стерпеть, чем валяться под нейролептиками". Но наша палата умудрилась сколотить свою ячейку гражданского общества»

Мы не боялись, например, просить болтать их ночью потише. И презрительные взгляды, сопровождаемые грубостями, связанными с темой секса, сменились выполнениями таких мелких просьб.

В общем, больных людей тут презирают. Относятся, как к преступникам. Но я не могу понять, за что? Мы в палате обсуждали местный режим, я сравнил его с тюремным.

— Не, ты не прав, — сказал Руслан, уголовник из Донбасса. — В тюрьме чифирить, курить можно. Прогулки есть. В тюрьме свободней…

С Данилом С. сейчас всё в порядке. Говорит, что ему получилось выкарабкаться из депрессии. Признается, что дурдом всё же спас его от самоубийства. За желтыми стенами он что-то переосмыслил в этой жизни.

Должны ли психиатрические больницы быть более открытыми?

Да
Нет

Редакция направила запросы в московскую психиатрическую больницу № 4 им. П. Б. Ганнушкина и департамент здравоохранения с просьбой ответить на жалобы Даниила С. и требованием разобраться в сложившейся ситуации.

Ранее мы рассказывали историю Кости, который в 22 года попал в психиатрическую больницу для «коррекции поведения», а вернувшись домой, рассказал родителям жуткие вещи. Про то, как его обижали, не разрешали прогулки и — самое страшное — насиловали другие пациенты, попавшие в учреждение на освидетельствование как подозреваемые по различным делам.

Самую оперативную информацию о жизни столицы можно узнать из телеграм-канала MSK1.RU и нашей группы во «ВКонтакте».

ПО ТЕМЕ
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции
Лайк
LIKE0
Смех
HAPPY0
Удивление
SURPRISED0
Гнев
ANGRY0
Печаль
SAD0
Увидели опечатку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии
95
ТОП 5
Мнение
Клинт Иствуд продолжает удивлять. Стоит ли смотреть судебную драму «Присяжный номер два»: рецензия
Анонимное мнение
Мнение
Ртом не дышать, глинтвейн не пить. Московский стоматолог — о том, опасен ли холодный воздух для зубов и как защитить их зимой
Анонимное мнение
Мнение
«Суточных хватает только на пару бургеров». «Командировочник» назвал главные минусы Москвы
Анонимное мнение
Мнение
Кризис «синих воротничков». Эксперт рынка труда — о том, чем обернется дефицит квалифицированных рабочих в России
Анонимное мнение
Мнение
«Мы справимся? Это психиатрия». Колонка журналистки о том, как в московской психбольнице детей лечат рисунками
Анонимное мнение
Рекомендуем