«Я — русская актриса, а не манекенщица». Актриса Ольга Остроумова — о любви, жизни и кино

Она — Женя Комелькова в легендарном фильме Станислава Ростоцкого «А зори здесь тихие…», она же школьница Люба в картине «Доживем до понедельника», она же Марина, дочь профессора Смирновского, в фильме Эльдара Рязанова «Гараж». Ольга Остроумова сыграла десятки ролей в кино и еще больше в ТЮЗе имени Брянцева и в Театре имени Моссовета. Бойкая, принципиальная, безумно красивая. Ольга Михайловна побывала в Чите на ХII Забайкальском международном кинофестивале и пообщалась с нашими коллегами из CHITA.RU.

— У вас сейчас был финальный прогон на сцене, и вы сказали: «Я не певица, я актриса», при этом пели вы прекрасно. И я заметила, что актеры вообще поют очень хорошо. В этом ключе хочу спросить — по-вашему, современным актерам нужно классическое профильное образование? Есть ведь актеры по своей сути, по своей профессии, но не по образованию.

— Образование в любом случае нужно, потому что оно дает базовые стандарты, понимаете, а потом, конечно, актер развивается уже в силу таланта, в силу работоспособности своей, в силу любознательности, в силу образованности. Учиться надо актеру всё время, до конца жизни. И когда мне говорит актер, даже какой-то известный, солидный: «Ну это я знаю, как играть»… Для меня это смерть абсолютная. Я каждую роль не знаю, как играть, понимаете? И всё зависит от режиссера, от того, приму ли я его замысел, как я его в себе помещу и он во мне заживет. Это всё очень сложно. Легко играть на штампах. А зачем же играть на штампах, когда хочется быть настоящей актрисой?

— А правда ведь, что вы в силу характера своего крепкого, где-то можете и поспорить, а может быть, чуть скорректировать даже самого режиссера, сказать: «Ну вот здесь я бы, наверное, не так сыграла»? Как в фильме «Василий и Василиса», например.

— Да, но это не значит скорректировать и поспорить. Ты же не марионетка, которая исполняет чью-то волю, ты сам размышляешь на ту или другую тему. В «Василии и Василисе» по сценарию Валентина Распутина был ужасный момент: Василиса, моя героиня, во время войны получает сразу две похоронки на обоих сыновей. Как это играть? Я не знала… Можно заплакать сразу, но слезы близко к событию — это сразу штамп. И я попросила Ирину Ивановну Поплавскую, которая снимала этот фильм, не отключать камеру, подождать, как это будет. У Распутина было так, что она упала на слани — тротуарчик такой, и забилась в рыданиях. Я говорю: «Да как это осознать? Это очень сложно сразу понять, что тебе приносят похоронки на двоих сыновей. Ты не расскажешь после даже ни соседке, ни подружке, потому что они не оценят твое горе так сильно, как ты. Вот поэтому, наверное, и дождалась героиня своего мужа Василия, потому что только с ним можно разделить это горе и выплакаться. И вот чисто интуитивно Василиса отодвинула реакцию на это событие, чтобы отплакать всё на могиле.

— Понимаю. Говоря о культовых фильмах, спрошу, вы смотрели ремейк «А зори здесь тихие…» 2015 года? Там как-то тоже играли иначе…

— Нет, не смотрела и не буду смотреть. Ну это ремейк. Мне рассказали, что они даже наши мизансцены какие-то повторяют. Ну зачем? Либо ты берешь «Зори» и осмысливаешь по-своему, потому что ты другой человек, ты в другое время родился или… Те «Зори» (1972 года. — Прим. ред.) снимал фронтовик Ростоцкий, который потерял ногу на фронте, понимаете, у него был протез. И он с нами, тем не менее, лазал по этим болотам и валунам в Карелии. А человек послевоенный должен как-то это осмыслить по-другому, зачем же повторять? Повторение — это уже эрзац того, что было. Это всё неправильно.

— В вашей фильмографии последняя картина, 2022 года, называется «Номинация». Это уже современный фильм, где главные герои сами актеры по сценарию. А последние три года вы всё же в кино или больше в театре?

— Я вообще в театре целиком. Я помню, сидели на бревнышках каких-то друзья мои — класс, наверное, шестой, и я тогда уже сказала, что хочу быть театральной актрисой. Спрашивали: «Почему театр? В кино надо, в кино». Но я хотела быть именно театральной актрисой, поэтому и поступала в театральный вуз, не во ВГИК (ВГИК — единственная в России государственная киношкола. — Прим. ред.). И служу в театре вот всё это время. Там практически мой дом.

— Тогда, может быть, есть какая-то роль в кино, которую вы всё-таки хотели бы сыграть в будущем?

— Нет, девочка, не хочу ничего играть уже, потому что всё, что предлагают, не стоит времени и денег, которые заплатят. Я так думаю про себя. В театре очень много работы — у нас последней была премьера «Женитьбы» Николая Гоголя, поставил наш художественный руководитель Марчелли Евгений Жозефович. Был очень трудный, сложный выпуск — с нервами, со всем. Но у нас там хор замечательный, набранный из Гнесинского института. Двенадцать девочек поют во время спектакля обрядовые свадебные старинные песни — это так красиво, так подымает весь спектакль! И когда потом Агафья зовет: «Иван Кузьмич, Иван Кузьмич…», а Ивана Кузьмича нет — всё затихает, и хор просто поет: «Благослови меня, родная матушка», когда она стоит одна уже, поют такими чистыми небесными голосами. Это производит огромное впечатление.

— У вас ведь была такая интересная история: в 90-е, когда вам предлагали сыграть чуть ли не манекенщицу, девушку, которая должна была две секундочки в кадре посидеть за хороший гонорар.

— Да, верно. Тогда, понимаете, кино снимал кто хотел, у кого были деньги, ну или тот, кто их отмывал. Предлагали 5 тысяч долларов. Я сказала: «Я хочу быть русской актрисой, а не манекенщицей». Конечно, было тяжелое время, не хватало и денег, дети маленькие и всё… Но даже тех денег это не стоило.

— А вам на профессиональной основе не предлагали стать моделью? Вы были очень красивой девушкой в молодости и остаетесь красивой женщиной. Хоть вы всегда и говорите, что вы разделяете красоту, талант и упорство актерское.

— Нет, что вы, никогда. Да я и красивой себя не считаю особенно. Я всегда про себя думаю, что я должна быть такая, какой нужно моему персонажу, которого я играю. Вот если я играю нищую, бездомную какую-нибудь, я и должна так и выглядеть не за счет одежды, а как бы изнутри ею быть. А если я играю королеву, так я и должна выглядеть и держаться соответственно. Кто-то мне однажды сказал, у меня лицо стертое в жизни, когда я не накрашена. А я же в жизни не хожу с макияжем, но всё равно узнают, как ни странно. И то, что оно такое стертое, — это хорошо, из него можно сделать и то, и другое, и третье. Это для актрисы очень хорошо.

— Многие СМИ писали о вашем союзе с Валентином Иосифовичем Гафтом и называли ваш брак образцово-показательным. Но у вас ведь такой опыт жизненный, где много радости, много горя, много переживаний. Как, имея за плечами столько, суметь снова пронести искреннюю любовь и теплоту еще целых 25 лет?

— Трудно, хочу вам сразу сказать. И этот труд должен быть с обеих сторон, иначе не получится — если один берет, а другой отдает всё время. И, конечно, терпение, женская мудрость — самое главное. Что-то надо уметь не замечать, на что-то не обидеться. Ой, у нас с Валей такое было, что он вот что-то скажет, сделает, а я — ему: «Еще раз, и я с тобой развожусь». Он первое время всё говорил: «Нет, знаешь, мы не подходим друг другу». Лежал так на диване, пока я там варю, кашеварю — какие-то разносолы он всегда хотел. И я думала: может, что-то я не так делаю… В конце концов я поняла. Ему просто вот эта тихая мирная жизнь не была близка, он актерски всегда обострял, что в своей работе, что в жизни. И я ему однажды сказала: «Еще раз так скажешь, и мы действительно разойдемся». И он всё понял. Я вообще из русских женщин, которые долго терпят, но потом если говорят «нет», так это будет твердое «нет». Ну а «да», так «да» до конца.

— Хотел он всё-таки с вами поиграть в своей манере?

— Да, да, да, конечно. И тут надо суметь понимать. Уж характер у меня от мамы с папой такой. Мама была труженицей бесконечной, четверо детей, папа — сын священника, поэтому из каждого города в те годы — 20-е, 30-е — гоняли нас. Он только устроился на работу — нет, уезжайте. У меня это есть от мамы. Мне сын это недавно сказал. Мой папа же написал для нас книжку в конце жизни уже. Я ее издала даже (книга «Исповедь пасынка века» рассказывает историю рода Ольги Остроумовой. — Прим. ред.). Он сам напечатал на машинке старенькой, сам переплел и каждому из детей дал по книге. И сын мне Мишка говорит, что прочитал, как мама моя чуть ли не девятом месяце беременности во время войны тащила какой-то мешок в гору и у нее случилось кровотечение. Она чуть не потеряла ребенка и сама чуть не умерла. И Миша говорит: «Вот ты такая же. Ты уже устала, но вот если не ты, то кто?» И действительно, я берусь за самую тяжелую работу. У меня руки красные, не белые, потому что я всё делаю руками без перчаток — землю копаю, и всё что угодно.

— А вы ведь вы родились 21 сентября, верно, в День Богородицы?

— Да.

— У нас в Чите неподалеку есть храм Успения Пресвятой Богородицы. Не были там?

— Да некогда даже. Сегодня только утром приехали, поспали немножко хотя бы. Если время будет, посетим обязательно. Завтра, может быть, после творческого вечера.

— В одном из интервью вы рассказывали, что ваша семья очень даже активно путешествовала, когда вы были еще юной, в палатках жили…

— Да, да, да, конечно. Я же родилась в маленьком городе Бугуруслане Оренбургской области. И потом мы переехали в Самару — город Куйбышев тогда назывался. Папа с мамой всё умели делать руками, хотя жили мы бедновато совсем. Мама сшила палатку, они ее чем-то просмолили даже. Папа соорудил лодку собственными руками. Потом долго копил на подвесной мотор, купил его, отвез в Бугуруслан. А когда установил, мы поплыли по реке Кинель. Она впадает в Самарку, а та — в Волгу. Там было всё: и дожди, и перекаты на реках, и костер, конечно. Ранние подъемы с восходом. Я до сих пор помню, как был сильнейший дождь и нас даже кто-то позвал в избу, мы плыли напротив какой-то деревни. Напоили молоком, отогрели. Вообще люди были как-то добрее, участливее, сострадательнее.

— Я могу вам сказать, что у нас вот именно такие люди, очень душевные, радушные. Вы Михаила упомянули, и я вспомнила, как он о вас говорил: «Мама уважает порядочность, близкую к святости». А в другом интервью вы сказали, что, к сожалению, ее всё меньше и меньше становится в этом мире. Вы до сих пор так считаете?

— Да, мне уже говорили про душу забайкальскую. И это наверняка правда, потому что чем дальше от центра — тем люди действительно друг к другу относятся, как в детстве у меня, допустим. То есть, чем дальше от центра — тем люди добрее и чище. Мне этого не хватает. Может быть, в юности не замечаешь чего-то, а сейчас я всё замечаю, но всегда верю, что добро победит зло.

— Однозначно, Ольга Михайловна.