«Я просто не хочу видеть эту жизнь». Наркоман, который избивал свою мать — о том, как он живет после этого

Валентин бил свою мать и воровал у нее деньги. У 21-летнего парня развилась зависимость с тех пор, как он попробовал наркотик мефедрон три года назад. С этого времени он предпринял несколько попыток суицида — каждый раз его спасала мать.

MSK1.RU рассказывал шокирующую историю пенсионерки из Москвы, которая спит на кухне и прячет в подъезде еду от своего сына-наркомана, ровно год назад. Позже мы взяли интервью и у самого Валентина.

Спустя время в семье Ирины Михайловны стало спокойнее. Валентин больше не поднимает на нее руку, но ссоры в их квартире постоянны. Парень говорит, что больше не ворует у матери деньги. Точнее, он не может их перевести себе с карты Ирины — счета заблокированы из-за неоплаченных долгов и кредитов.

59-летняя пенсионерка выглядит уставшей, и она стала худее, чем год назад. Валентин наоборот — выглядит упитанней и ухоженней, чем раньше.

Мы сидим вдвоем в единственной комнате их небольшой квартиры. Тут прибрано. Раньше в комнате Валентина был ноутбук и игровая приставка. Ноутбук, говорит, сгорел. Игровую приставку парень продал, чтобы закрыть долги.

Валентин с каре старается незаметно грызть гнойные шрамы, оставленные от бесчисленных сигаретных окурков. Он тушил их об руку — раньше говорил, что таким образом наказывает себя.

Парень рассказал MSK1.RU, что произошло с его жизнью за последний год: получилось ли у него побороть зависимость, и на своем примере объяснил, что с человеком могут сделать вещества.

— Ты в прошлый раз говорил, что сам себя не хочешь называть наркоманом, потому что несколько месяцев не употреблял. А сейчас?

— Ну, я в том интервью сказал, что не хочу себя называть наркоманом и так далее. Но я всё еще дофаминовый наркоман. Я в этом смысле похож на трудоголика.

— Чем же?

— Вася из Петрозаводска, например, не хочет видеть свою семью, вкалывает каждый день по несколько смен на заводе, пока не подохнет от инсульта. Его не осудят, потому что он типа работает на благо общества, на благо своей семьи. А на самом деле его достало всё, как меня, и он так устраняется от жизни. Эскапизм. В этом не признается большинство, но первостепенные задачи у таких людей — это просто уход от реальности (Валентин ни разу не задерживался на работе больше полугода. — Прим. ред.).

— «Выбери жизнь, выбери работу...» (корреспондент цитирует известный монолог главного героя фильма «На игле». Это фильм о героиновых наркоманах. — Прим. ред.).

— Ага. И в чем неправда?

— Пропадая на работе, чтобы не видеть свою семью, можно делать лекарство от рака, приносить обществу благо. И это будет самореализацией.

— Самореализация бывает разная (далее Валентин уточнил, как, но мы не можем это опубликовать по требованию Роскомнадзора. — Прим. ред.).

— И как же ты себя реализовал через вещества?

— А что такое самореализация?

— Я не назову сейчас определение.

— По мне, это удовлетворение хотелок своего жизненного мировоззрения. Если ты американский психопат и твоя жизненная философия — это ненависть к людям, то, убивая людей, ты, видимо, придешь к самореализации. Я бы хотел просто выключиться в один момент, пропасть из этого мира. Самоубиться не могу — инстинкт самосохранения не позволяет. Всё, что мне остается — тотальный гедонизм. И наркотики выступают методом моей самореализации, как гедониста. Тут нет цели, только путь.

— Ты романтизируешь наркотики. Из-за них ты бил мать и воровал у нее деньги. Пытался убить себя. Ты продолжаешь оправдывать вещества, хотя твоя семья оказалась их жертвой.

— Ты же мне не задал вопрос, типа, как я отношусь к наркотикам. Я бы сказал, что плохо. Знаешь, возможно, у меня просто в голове стоит определённый барьер, который мне не даёт об этом говорить.

— Какой барьер? О чем говорить?

— Ну... Ни один человек никогда всерьез не скажет про себя, что он ничтожество. Если ты вредишь людям, то ты это всячески оправдываешь у себя в голове, даже если все остальные будут говорить, что ты не человек, а дерьмо. Ты-то знаешь, что ты на самом деле золото. Этот барьер не дает мне увидеть всего ** (ужаса).

— То есть ты не можешь поверить в то, что ты стал чудовищем из-за наркотиков?

— Видимо, так. Я уничтожил свою жизнь и до конца этого не пойму никогда. И то, что это было из-за наркоты — тоже не приму. Я как-то абстрагируюсь от этого.

— А почему ты считаешь свою жизнь уничтоженной?

— Потому что я смотрю на опыт последних лет. И ничего хорошего там не было. У меня полностью пропала мотивация что-то делать, что-то изменить, но у меня и так ее не было. Наркотики добили. Не вставляет секс. У меня и так были проблемы с психикой, но стало еще больше. Я иногда вижу силуэты, которых нет. Порой кажется, что на меня кричат, хотя люди говорят совершенно обычным голосом. Порой накрывает дикая паника. Снится всякий страшный бред. Мои бывшие друзья смотрят на меня, как на мразь. Я сейчас общаюсь только с теми, с кем юзал (употреблял наркотики. — Прим. ред.) раньше. Но с большинством соупотребителей я разорвал связи, сейчас общаюсь только с толковыми из них.

— А сейчас ты не употребляешь?

— Не мефедрон. Последний раз — месяц назад. Другое вещество, похожее на него. Всё равно у меня денег нет. Меня угощают редко.

— Ты не работаешь?

— Только на днях уволился. В магазине одежды работал. Приходил каждый день оттуда и ужирался в слюни. Чтобы забыться. Ну опять же, чтобы не видеть мир таким, какой он есть. У меня было два выходных, и все эти два дня я просто ** (офигевал) от того, что, ** (блин), сейчас два дня пройдёт, и опять эта ** (фигня) начнётся.

— И сколько ты работал?

— Пару месяцев.

— А до этого что делал?

— Ничего.

— Что так?

— Просто лежал месяцев девять. Меня это дико терзало, я себя осуждал за это, но ничего не мог с собой поделать.

— Как твои отношения с матерью за год изменились?

— Они все хуже и хуже становятся, все более натянутые. Даже хуже, чем тогда. Она рассказывала же тебе в интервью, что я ее душу и прочее. Сейчас такого нет, но просто мы друг друга очень ** (достали).

— Ты говорил, что у тебя пропала мотивация что-то изменить в своей жизни. Тоже из-за наркотиков?

— Нет. У меня как будто с детства мотивации нет. Я в начальной школе был круглым отличником. А потом в один момент просто забил на всё. Стало похер абсолютно на эту жизнь. Съехал на двойки. И мы с моим одноклассником и лучшим другом в школе балдели постоянно, занимались всякой фигней, веселились. И вот однажды на уроке я, гыгыкая, хочу рассказать ему какой-то очередной прикол. Он на меня смотрит так серьезно. И говорит: «Перестань, я учиться пытаюсь». Вот он смог перестать маяться фигней, а я нет.

— А пробовал перестать и что-то наладить в происходящем с тобой? Завязать с наркотиками полностью?

— Я же говорю, у меня нет мотивации.

— Ты пробовал?

— Нет.

— Ты пробовал лечь в реабилитационный центр? В государственный, например, который бесплатный.

— Нет, я представляю уровень нашей бесплатной медицины. Я не буду туда ложиться. Меня навсегда запишут в наркоманы, и так похерят мне жизнь.

Я понимаю, что моя жизнь летит в ** (в помойку). Всё очень плохо. Вот и я как будто бы в состоянии это исправить, но... Я не знаю. Как будто знаю, но одновременно не знаю. Конечно, Васе с автоматом Калашникова в окопе труднее, но мне от этого не легче. Я говорил о барьере. Он не даёт видеть свою жизнь такой, какая она есть. На самом деле он всё закрывает. А иногда этот барьер спадает и у здорового человека, если у него большие проблемы, хотя этот барьер спадать не должен. В принципе. А у меня это в последнее время происходит всё чаще и чаще. И я всё осознаю. Мне очень плохо.

— Так что тебя так тяготит? Что у тебя не получается изменить?

— Да говорю же — у меня нет никакой мотивации. Мотивации! Мо-ти-ва-ци-и! Мотивации к каким-нибудь действиям. Мотивации к какому-нибудь развитию. Мотивации к изучению чего-то нового.

— Это из-за наркотиков?

— Нет же! Я говорил — у меня с детства она пропала.

— Ты сколько раз в день мог сходить за закладками (спрятанными на улице наркотиками. — Прим. ред.)?

— Раза четыре.

— Вполне мотивированное поведение.

— Это другое.

— Ты не работаешь. Живете на пенсию матери?

— Да. Разделили, правда, жилплощадь. Я плачу счета за свою половину, мать за свою. У меня сейчас долг по квартире, который всё ещё не оплачен, и почти оплаченный старый кредит.

— Тебя триггерит упоминание наркотиков? Появляется желание употребить?

— Нет. Только иногда, когда мне пишут: «Ыы, я обдолбан». Или кружочки отправляют. Тогда да, начинает трясти. Еще я заметил, что в последнее время стало очень много мемов про это, и это не потому, что я подписан на паблики про наркотики. Нет, я раньше был на них подписан, и там всё было ясно. Но контент о наркотиках стал появляться в обычных сообществах, стал очень популярен. Стало очень много мемов об этом. И вообще в культуре стало очень много напоминаний о наркотиках. И эти упоминания, они стали такими... Ну, простыми. Типа, «да, это просто часть нашей жизни». Как в туалет сходить. Именно мефедрон. Наверное, в 90-х не было песни о том, что лирический герой влюблен в героиновую наркоманку, гуляющей по двору. Про эту херь — есть.

После интервью мать Валентина рассказала MSK1.RU, что ее сын пьет в последнее время. Ей приходится уходить из дома, когда он сильно напивается. Ирина Михайловна уже может опираться на ноги без костылей после травмы (об этом мы рассказывали в первом материале), но всё равно она еще хромает.

Недавно MSK1.RU рассказывал историю 22-летнего дизайнера Ивана Г. (имя изменено. — Прим. ред.), который страдает от HPPD — длительного расстройства восприятия, вызванного галлюциногенами. Пациенты с этим диагнозом видят иллюзии и галлюцинации после употребления психоактивных веществ — даже после того, как они вывелись из организма. Периодически людей охватывают приступы дереализации и деперсонализации. Это состояния, при которых человек испытывает чувство нереальности происходящего, а его собственные действия воспринимаются как бы со стороны — он перестает ощущать собственное «я».

Сейчас врачи могут только предполагать, каковы причины этого заболевания. Об эффективном лечении речи не идет совсем.

Мы решили выяснить подробности об этом заболевании. Корреспондент MSK1.RU пообщался с врачом-наркологом Юлией Шайдеггер, которая изучает и исследует этот синдром уже третий год. За это время к ней обратилось более ста человек. Шайдеггер можно назвать уникальным специалистом, потому что врачей в России, которые бы занимались этим синдромом, единицы.

С 2024 года рэперов, которые читают о наркотиках, могут начать преследовать по закону. В это время в Telegram тысячи подписчиков набирают «наркоблоги» — каналы, авторы которых показывают, как употребляют запрещенные вещества. Блогеры зарабатывают на красивую жизнь на рекламе маркетплейсов наркотиков.

Почему зрителям это интересно, что мешает наркоблогерам выйти живыми и насколько их контент опасен с точки зрения закона и пропаганды, разбиралась наша коллега из Psychologies.ru Анастасия Саратова.