«Приезжайте и забирайте свои останки. Так это звучало». Девушка, потерявшая в теракте почти всю семью, — о жизни после трагедии

В годовщину трагедии в «Крокус Сити Холле» 27-летняя Ангелина Шалаева впервые рассказала о том, как живет после теракта. Девушке до сих пор тяжело говорить о тех страшных днях без слёз.

При обстреле в концертном зале погибли ее мама, отчим и 12-летний брат. После случившегося Ангелине пришлось оформить опеку над своей 5-летней сестрой. Публикуем ее историю от первого лица.

У меня в «Крокусе» погибла мама, ее муж и мой 12-летний брат. Попали они на концерт, потому что Тёма, мой брат, любил играть на гитаре и очень любил русский рок.

Но поскольку концерт Цоя или «Агаты Кристи» ему не светил, мама решила сделать ему подарок на день рождения. Выбрали ближайший концерт к его дню рождения и пошли на него. Изначально мама хотела, чтобы я пошла с ним вдвоем, но потом решили, что пойдут они вот так, семейно.

В тот день мама попросила меня забрать мою младшую сестру Василису с гимнастики. Я была на работе, светило солнце, из-за чего мы переносили съемку. До сих пор помню, как сильно мы смеялись в этот день, у меня текли слезы оттого, какой это был классный, веселый день. Я на всех парах шла домой и купила огромную банку шоколадной пасты. Представляла, что сейчас Тёма придет с концерта, сейчас я Василису заберу и они будут радоваться.

По непонятным причинам мама в тот день у меня миллион раз переспросила, точно ли я могу забрать Василису. Это было странно, потому что я тот человек, который если сказал, то точно сделает. Это было очень подозрительно, что она спрашивала: «Точно заберешь? Точно успеешь? Мы точно можем идти?» Я говорила: «Конечно же».

Естественно, они пошли. Я забрала Василису, и где-то к восьми вечера мы пришли домой.

Я позвонила в МЧС. Где-то в 20:04 мама мне скинула видео, что они вышли из самого концертного зала в холл. Еще через минуту позвонила и что-то спросила. Я слышала, что они идут, потому что она говорила Тёме: «Давай-давай, проходи». И последнее, что я сказала своей маме, — это «Давай, давай!» Чтобы она положила телефон и не отвлекалась.

После этого мама мне скинула очень быстрое голосовое, в котором истеричным голосом сказала: «Они добивают тех, кого не добили». Это было последнее, что я слышала от мамы. И больше на связь никто не выходил.

Я находилась дома и думала о том, что мне с этим делать. Я не начала сразу паниковать, потому что все мои друзья знают, что мы очень везучие люди. Что у меня и у моей семьи всё всегда заканчивается хорошо. И в целом мы как будто бы даже не допускаем мысли, что может закончиться плохо.

Единственное, о чем тогда переживала, — что там заглушились связь. И я думала, что, если Тёма потеряется, отобьется от них каким-то образом, он из Красногорска в Москву домой сам не вернется. Это всё, что меня заботило.

Потом начались новости, потом начались звонки, мимо моего дома проезжал миллион скорых и пожарных. Мигалки, сирены — ужасная атмосфера.

Мне начало звонить очень много людей, спрашивать, не там ли я, потому что я очень часто бывала в том районе. Потом ко мне приехали двоюродные сестры. Мы долго думали, что нам с этим делать, куда ехать. Если там всё отцеплено, естественно, что нас туда не пустят. В какой-то момент мы решили, что мы оставим кого-то с детьми, сами поедем искать, потому что прошло уже много времени.

Где-то в три часа ночи мы приехали [к «Крокусу»], там визуально уже ничего не горело. Были пожарные, спасатели, волонтеры, репортеры. Мы выловили кого-то из пожарных, спрашивали, что происходит там, где кого искать.

Всё еще своим позитивным умом я думала, что всё будет хорошо. Что сейчас все найдутся. Всю ночь мы не спали. Дальше на мандраже я пошла на работу, как полагается. Сделала, что мне то нужно было делать, и всё. С утра 23-го числа начались адовые круги поисков. Бесконечные походы по полициям, допросам, моргам, больницам. На следующий день у меня дома были все мои друзья, кто только мог. Следили за Василисой, чтобы я не сошла с ума.

Мы пытались попасть во все больницы, в которые развозили пострадавших из «Крокуса», на опознание тех, кто в тяжелом состоянии. Я с полной уверенностью, что всё хорошо, носила с собой телефонные зарядки моей семьи. Потому что думала, что сейчас они придут в себя и нам нужно будет быть на связи.

В какие-то моменты объявляли, что пройдут опознания в самом «Крокусе». Оказалось, не всех оттуда вынесли. Еще несколько дней доставали из-под завалов людей — и живых, и неживых. Я, честно говоря, не помню, попали мы на опознание в «Крокус» или нет, потому что друзья и родственники сказали сразу, что туда не пустят. Мы несколько часов ждали.

Были на опознаниях в морге. Туда меня тоже не пустили, но там были опознания по фотографиям. Мы поехали туда, потому что нам позвонили и сказали: «Точно ваш мальчик у нас». Этот мальчик оказался не нашим.

Даже если у вас одна фамилия и одно отчество, это ничего не доказывает. В больницах из каких-то внутренних каналов мне сообщали, что вот-вот, точно-точно есть ваши. Ни в одной больнице их не оказалось.

Где-то мне говорили: «Мы его нашли, но очень сильно ранен в лицо. Если выживет, будет инвалидом». В эти моменты рушилось просто всё. Звонили какие-то люди и говорили: «Мы точно всех нашли. Все ваши трое умерли». Когда ты еще живешь надеждой первые дни, это очень страшно.

Каждый мой день начинался с того, что утром я еду на работу. Потом мы начинаем искать, бесконечно ездим, что-то бесконечно делаем, не едим, не спим. Василиса была с моими друзьями. Я вечером приходила, обнимала ее и укладывала спать.

Очень страшно было, что я первой увижу списки. Я, наверное, больше всего этого боялась. Как я скажу остальным об этом? Каждый день мы обновляли эти списки и ждали какой-то определенности. Ты не хочешь увидеть свои имена в них, но ты хочешь какой-то определенности. Потому что, как оказалось потом, самым страшным было именно время поисков.

Как бы это ни звучало ужасно, но когда ты видишь уже списки погибших, ты понимаешь, что это всё. Что больше тебе нечего искать. Ты просто садишься и ждешь каких-то указаний, что делать с этим дальше.

Только 26-го числа в предварительных списках погибших появились мама и Тёма. Васю (отчима. — Прим. ред.) искали еще очень долго. Уже в апреле нам позвонили из морга и сказали: «Приезжайте и забирайте свои останки». Вот так это звучало.

Приехал мой папа из Таганрога: нам сказали, что я всё еще не имею никаких прав на Тёму и мне его тело не выдадут. Вот в какой-то момент мы собрались всей семьей и пошли в морг на все заключительные процедуры. Провели там шесть часов и выбирали три гроба сразу.

Я вам даже не могу описать, насколько это страшно. Но в тот момент у меня блокировались все чувства и эмоции. Я понимала, что нам надо было выбрать вот эти атрибуты. Даже слёз никаких не было. В этот же день нужно было выбрать дату прощания, и сразу после прощания тела грузят в машину ритуальных услуг и везут куда тебе нужно, но в морг она уже не возвращается.

Нам нужно было везти в Ростовскую область. Это тысяча километров. Мы договорились так, что завтра у нас прощание, завтра он вечером выезжает и в 11:30 находится на кладбище в Ростовской области. Но после того, как обо всём договорились, нам позвонили из морга и сказали: «Наша машина будет не в 11:30, а в 2 часа ночи. И не на кладбище, а по адресу вашей прописки, Ангелина».

А я прописана в пустой избушке, там никто не живет. Кое-как мы передоговорились, что они привезут в 9 утра и на другой адрес.

Между всем этим у меня дома всё еще ребенок, который ждет родителей и не знает, что случилось. Я понимаю, что вот сегодня у нас прощание, завтра — похороны. Тянуть больше некуда. Мне нужно сказать Василисе, что родителей больше нет и они не придут.

Собиралась я с мыслями очень-очень долго, это было тоже очень тяжело, очень страшно, о том, как рассказала, расскажу потом.

Сначала испытала ужасный шок. Когда мы пришли на прощание, мне сказали, что мне нужно зайти, решить, будут ли наши гробы открытые или закрытые. И, во-вторых, сверить номерки на бумажке и на бирках в гробах.

На самом прощании я была где-то в прострации, не понимала, что происходит. Только запомнила, что было красиво. Потом, когда уже загрузили в ритуальные машины, мы быстро поехали домой. Нам нужно было заехать в опеку, потому что если поступило заявление, что родители числятся без вести пропавшими, то нужно отчитываться о том, куда я везу чужого ребенка.

Я сообщила Василисе о том, что случилось, и мы поехали в Ростовскую область на похороны. Ехать и обгонять машину ритуальных услуг, где едет твоя семья, тоже описать невозможно.

[На похоронах] были какие-то главы районов, какая-то администрация, черные автобусы тонированные. Опять какие-то киношные сцены, когда мы идем за ритуальными машинами по всей деревне, где мы хоронили. И вся деревня выходит на улицу. Мне показалось, что мы просто были в кино. Такого в жизни я не видела никогда. И представить, что такое может случиться, не могла.

На похороны Василису я не взяла. Гробы были закрыты, я не видела смысла ее брать. Уже и плакать не хотелось, ничего. Уже не было никаких сил. Уже ты стоишь и понимаешь, что всё. Всё.

12 апреля, это почти через три недели после случившегося, состоялись похороны, и всё. Дальше как будто бы жизнь остановилась.