Вернутся ли 90-е и придет ли в Россию голод: большое интервью с бизнесменом Дмитрием Потапенко

Дмитрий Потапенко — радиоведущий, блогер, экономист и бизнесмен. За свою карьеру он успел поработать в психбольнице и морге, торговал на «Горбушке» и фарцевал.

Посмотрите видеоинтервью проекта «Москва — Россия?» с предпринимателем, где он рассказывает, о чём мечтает и почему в России стоит избавляться от бизнеса. А также о параллельном импорте и воспитании детей, сравнении 1990-х с сегодняшним временем и откуда взялся Abibas.

— Тебя не смущает, что когда тебя представляют люди, начинают с блогера или радиоведущего? А вообще у тебя серьезный, солидный жизненный опыт, огромный путь в бизнесе.

— Всё зависит от той аудитории, которая представляет. Если это аудитория людей, которая подходит ко мне на улице, то для них кто я? Я для них могу быть исключительно блогером. Ну, радиоведущим, телеведущим. Иногда журналистом. Но журналистом я не являюсь, хотя вхожу в Союз журналистов. Меня туда приняли.

Если это будет профессиональная конференция, то там будет другой послужной список. Соответственно, это там «генеральный директор заводов, пароходов» и всего остального.

И это не плохо и не хорошо. Потому что это маркетинговая маска, которую каждый человек примеряет на себя.

— А в этом огромном ряду про заводы, пароходы и т. д. какое место занимает «Пятерочка» для твоего пути в бизнесе? Потому что для меня первая ассоциация — это все-таки «Пятерочка».

— Это очень смешная история. Потому что «Пятерочка» действительно является для многих маркером. Возможно, потому что «Пятерочка» была одним из первых предприятий, которые были выведены IPO, на международный финансовый рынок.

— И это прямо твоя заслуга?

— Ну нет, это ж вранье. Это работа команды. Я был на тот момент генеральным директором предприятия, на котором висела вся недвижимость. Люди слабо понимают, что это такое, насколько это массивно. Потому что я был вынужден ездить с охраной. Потому что когда был «Росбилдинг», была такая компания, и они пытались отжать у нас несколько предприятий, это было достаточно травматично для меня. От моей подписи зависел переход права собственности. Поэтому с тех пор я стараюсь не входить в такие отношения, когда от меня зависит всё.

— А охрана когда-то пригодилась?

— Суть охраны совершенно в другом. В том, чтобы она не пригодилась. Но я понимаю, что для многих наших молодых ребятишек это будет приятно, наверное, с охраной ходить. Но когда ты ходишь в «Мегу», я ходил в «Мегу» с детьми в такой коробочке [из охранников]. Когда идешь в кино, а вокруг тебя люди, для чиновников и молодняка это поднимает эго, а для меня это противно. Ну, потому что я сам был телохранителем.

— Моя охрана до сих пор работает у небезызвестного Андрея Ковалева (российский бизнесмен и лидер группы «Пилигримм». — Прим. ред.) в доме. Это ребята, которые работали со мной задолго до «Пятерочки». В 98-м году я был директором завода.

— Ты был телохранителем. У тебя вообще большая история.

— Сотрудник морга, сотрудник психиатрической больницы.

— Как это всё?

— Как история нашей страны. Потому что у меня ребята недавно с RTVI, у них какой-то молодежный проект, они задавали мне вопросы: ну вот как нам, молодым? Я говорю, ребят, а что значит, как вам, молодым? Во-первых, сидит парень, которому 30 с лишним лет. Я ему прямо сказал, что ты уже не молодой, что в 28 лет я был генеральным директором вот этого завода, который мы купили с моими партнерами. То есть ты давно не молод.

В 16 лет я поступаю в институт при советской власти, когда очень четко понятен тренд, я понимаю место работы, я понимаю направление. А уже на 1-м курсе я понимаю, что ничего подобного не будет. Я оканчиваю институт, который становится не институтом, а университетом. В другой стране. Она становится уже Россией. У меня со 2-го курса нет никаких карьерных перспектив. У меня нет никакого потенциала, даже работы.

— Тогда фарца была?

— Фарца началась раньше. Она началась еще в 3-м классе. Были такие «дональды» — это такая жвачка, в которую вложен комикс с утенком Дональдом Даком. Чтобы вы понимали, насколько я был крут в 3-м классе. Я наменял этих «дональдов». А это было чисто меневое, это не покупалось. Что в нашей 5-метровой кухне мы обклеили все стены. Все стены этими маленькими квадратиками мама обклеила вместо обоев. Это было очень круто.

Была гостиница — отель «Можайский», она до сих пор существует на выезде. Я туда приезжал, там были дальнобои, где с ними обменивался всякой фигней. Потом это переросло в то, что я…

— Менял пластинки?

— Потом да. Поскольку я увлекался музыкой, в первую очередь роком, соответственно, я начал менять пластинки.

— Там где-то рядом с тобой Чичваркин* стоял?

— А это уже чуть дольше, позже. Параллельно я начал шить шапки-пидорки. Это такие петушки. Из чего они делались? Покупались женские рейтузы, распарывались, складывались пополам, сшивались по контуру. Сверху накладывался трафарет такой синий. На нём набивался Adidas. Собственно говоря, немногие понимают, почему вырос Abibas.

— Но не то что мы его не знали, мы его знали. Если вы возьмете синий трафарет, там нет английского текста. И когда вы начнете набивать, то обратной стороной, просто мы перепутали, естественно. Там есть буква Р, она просто неправильно отразилась, оттуда появился Abibas. Поэтому нет никаких китайцев, это абсолютно российское изобретение. Я не приписываю его себе, но могу сказать, что я несколько партий выпустил с надписью Abibas.

— Не кажется, что мы можем к этому вернуться?

— В таком формате — нет.

— Ты не будешь предвещать новый рассвет фарцы?

— Нет. Это же не фарца, это цеховик. Цеховик — он в чём отличается: он все-таки что-то делал руками. Варил варенку, джинс, соответственно, перевариваешь. Что делаешь: ты берешь джинсовую одежду, ее подворачиваешь, застрачиваешь, в хлорку на 2 часа, отвариваешь, распарываешь — и потом образуются такие полосы. Главное — не забыть промыть, потому что в противном случае у тебя просто всё начнет разъезжаться по швам.

— Ты людей каких-то обучал, нанимал? Ты же не сам всё это делал?

— Нет, это всё самолично. Когда наш спортклуб был маленький и мы находились в Матвеевке, я шил эмблемы страшно сказать из чего. Мы резали сидения в электричках дермантиновые, и всё это шло на поделки. Ужас.

Ты умеешь работать руками, и в самые тяжелые времена это может пригодиться. Ты не представляешь, что из себя представляет мой стол. Он завален всем. Здесь стоит паяльник, здесь стоит штангенциркуль. Я до сих пор умею этим пользоваться. Даже стиральную машину сам чиню.

— Сейчас кто-то начинает заниматься условной фарцой. Если раньше они обращались в официальный офис Турции, Китая, Европы, то рядом всегда стоял офис, который давал либо контрафакт, либо палево.

— Как ты относишься к идее параллельного импорта?

— Спокойно, потому что существуют разные системы распространения. В Америке, например, существуют и дилеры, и параллельный импорт. Ты можешь купить товар у дилера, у которого есть повышенная гарантия, кредитные схемы и так далее. Но ты также можешь в другую страну поехать и сэкономить на этом товаре.

— Зависит ли это от логистических цепочек и есть ли они у нас?

— Это зависит от штуки, которую мы ошибочно называем государством, потому что только государство может сказать, мы открываем или закрываем параллельный импорт. Вообще, на нормальном рынке в эту цепочку государство не должно вмешиваться от слова совсем. Есть страна, есть потребитель. И формально государство должно стоять на страже потребителя, а не самого себя. В данном случае, когда говорится, будет или не будет параллельный импорт, чиновник стоит на своей собственной страже, он становится «царем горы», который всё распределяет. На самом деле должны быть и параллельный импорт, и дилеры, и заводы, и не дело этого чиновника вообще туда лезть.

— Как это отразится на нас, простых потребителях?

— У нас всё с тобой будет, только главное — денег не будет. Потому что этот чиновник перекрыл все внешние рынки, а с тобой, чем бы мы ни занимались, получаем деньги от сырья.

— Почему перекрыло? Переориентировало скорее.

— Нет, это невозможно. Газовая труба — это не садовый шланг, который можно перекинуть. Плюс ко всему, это потребители, им нельзя сказать: «Потребляйте больше». Китай и Индия заполнили свои хранилища. Для того чтобы, когда будет проблема в Евросоюзе — она будет, но не такая, конечно, как рисуют наши пропагандисты, — они туда торганули нашими же нефтью и газом, просто по ценам выше.

— Будет ли сценарий с голодом?

— Голода не будет. Голод в XXI веке может наступить только в той стране, в которой просто нет денег, а не потому что нет продовольствия. Проблема Африки, например, больше в системе управления, чем в возможности или невозможности выращивания зерновых. Там можно выращивать зерновые получше, чем у нас. Африка — такой континент, где президент или вождь — это тот, у кого крупнокалиберный пулемет. Если у тебя он есть, ты надеваешь красный пиджак и говоришь: «Я президент».

— Большинство стран там занимается внутрикорпоративной борьбой, вместо того чтобы заняться развитием страны: интенсивным сельским хозяйством, промышленным производством. За счет этого голод и появляется — за счет погружения людей в величайшую степень покорности.

— У тебя сейчас реальный бизнес остался?

— Да, он никуда не делся. По-прежнему есть компания, которая рисует стратегию для большинства металлургических и энергетических компаний. Есть бизнес, связанный с продажей топлива. И с монтажом, инжиниринговая компания, которая ставит оборудование практически для всех наших сельскохозяйственных холдингов.

— И все эти бизнесы устойчивы?

—Я бы не сказал. Инжиниринг очень сильно просел, потому что он очень сильно зависел от завоза оборудования. Российского оборудования аналогичного нет, плюс ко всему агрохолдинги сильно сократили программу. Что касается заправок, мы не можем продавать больше, чем потребляют. Пролив упал.

— Они не хотят впадать ни в полный пропагандизм, ни в полную пассивность, им нужен какой-то достаточно жесткий анализ.

— А можно сейчас вообще заглядывать за горизонт?

— Сам горизонт сократился. Раньше средняя стратегия прописывалась от 36 месяцев. Сейчас 9–18 месяцев — это то, что мы прописываем. Раньше я мог работать раз в три месяца, был какой-то плавный режим, сейчас более интенсивный.

— Если отбросить отношения к переменам, тебе самому как менеджеру это интересно? Говорят, кризис — окно возможностей.

— А какие есть варианты? Сейчас, распродав все свои активы, я могу уехать на Бали. Там единственные издержки — это шлепки и труселя, и для похода в официальные учреждения футболка.

— У меня был дом в Праге, но я его продал вот недавно. Там скучно. Честно говоря, я не понимаю оппозиционеров наших, которые уехали за границу и пишут что-то оттуда про Россию. Не то чтобы я призываю их не писать, но я просто не понимаю… С какой части тебя Россия уже трогает? Ты там родился, прожил долгие годы. Но ты же про строительство, не про хейт? Причем как в положительную, так и в отрицательную сторону. Не знаю, как у кого, но когда я туда уезжаю, у меня отрубается желание интересоваться какой-либо другой территорией. Для меня существование в какой-то другой параллельной реальности не представляет интереса.

— Ты себя когда-нибудь ощущал олигархом в прямом смысле этого слова? Богатым человеком, который может влиять на власть?

— Нет. Я классический средний класс. В нашей стране средний класс на власть влиять не может и никогда не мог. У нас власть принадлежит тем, у кого в руках маузер (пистолет. — Прим. ред.). Это плохо для страны.

— Где проще открывать бизнес: в Москве или в регионах?

— Однозначно в Москве. В регионе проще лишь в том случае, если ты там родился. Регионы хороши тем, что там очень короткие связи.

— А если я взрослый в регион приезжаю, мне придется уже свои связи налаживать, чтобы все понимали, что приехал федерал. В этой части Москва позволяет раствориться. У нас есть два государства: Московия и Санкт-Петербургия. Поэтому говорить о том, что здесь нужно иметь волосатую лапу, — это иллюзия. А вот в региональных городах — там уже надо, там сложнее.

— Скажи мне, у тебя как у успешного бизнесмена была потребность, как у Галицкого? Он же построил пол-Краснодара, этот волшебный парк, стадион невероятный, у тебя есть такая потребность?

— Ну я не настолько крупный, это раз. А во-вторых, мой кум, Павел Николаевич Грудинин, крестный моей младшей дочери, это всем известно, это открытая информация, он долгие годы строит Совхоз имени Ленина. Могу сказать, что лет еще 10–12 назад предлагал сделать так, чтобы на нём персонально ничего не висело. Я понимаю, что в России только так можно существовать, в этой системе с наганом, где эти люди, которые обычные бандиты, попросту говоря, считают искренне: «Всё, что ваше, — наше».

— Мне нравится Парк Галицкого, мне нравится Совхоз имени Ленина, мне нравится Усть-Лабинский лицей Олега Дерипаски и другие. Другие предприниматели, которые вкладывают колоссальные деньги в строительство домов, детских садов, больниц, делают офигительные социальные программы, но честно могу сказать, что кровью сердце обливается. Я понимаю, что они здесь не являются родными, их в любую секунду раскулачат. Мне нравится, что делает Шкулев, но… (вздохнул).

— Твоя семья может тебя сподвигнуть на этот балийский сценарий с труселями и шлепками?

— Перед моими детьми и семьей у меня есть банальный папский долг, поэтому я обожаю Турцию. Пока дети маленькие, это вообще идеально. Там есть аниматор, детей забирают, ты знаешь, что там жрачка, потом можно поехать на так называемой «яхте», которая обычный баркас. Ты уже знаешь все сценарии и всех утят. Но это хороший пакетный отдых, ты привез детей, сдал, они загорели, накупались. На этом, собственно, папский долг и заканчивается.

— Дети тебя могут какими-то вопросами в тупик поставить?

— Ничего такого философского они не задают. Мы не можем воспитывать детей. Мы можем воспитывать себя. Когда старшая идет в Бауманку, средняя, посоветовавшись, идет в инженерный класс. Это мы им навязали? Или они просто посмотрели на папу и маму и вынесли что-то из этого? Просто сами не будьте олигофренами и дебилами, не будьте тварями.

— Это хорошо, что инженерный класс, а не вся эта твоя история с серебряными кнопками ютьюба.

— Что касается блогинга, младшей было любопытно влезть в камеру. У меня со всеми журналистами уговор, что в кадре может в любой момент появиться ребенок. Она посидит, посмотрит, покорчит рожи и уйдет.

— Ты себя цензурируешь? Есть что-то, что ты не можешь себе позволить сказать?

— У меня такого практически нет. Даже сейчас, когда есть острая тема — отношения России и Украины. Меня за это и любят зрители, что я могу любую тему рассказать завуалированным, но понятным языком. Поэтому никакой цензуры у меня нет.

— Дим, а можешь сейчас выключить эксперта и есть ли у тебя какая-нибудь мечта?

— У меня их несколько. Если для страны, то я хочу, чтобы ею управляли люди, которые делают что-то руками: промышленники, предприниматели, потому что штука под названием государство — это величайший фейк XX–XXI века, от которого человечество еще не очень скоро избавится. Шанс на достижение такого равновесия отрицательный, потому что у нас есть травмы великого отца. Мы отстегнуться от этого великого кирпича не можем. А так всё, что ты называешь мечтой, для меня — статья расходов. Где-то в детстве мне очень хотелось ручку Montblanc, сейчас у меня на столе лежит четыре ручки Montblanc, а я пишу обычной, вот у вас было мероприятие, я спер и пишу. Всё, что лежит в рамках материального, мечтой считаться не может.

— Что тебя больше всего бесит в Москве?

— Пробки. Ну а где людям жить? Можно, конечно, остаться в регионах. Но для какого-то большого бизнеса надо ехать в Москву или Петербург. Сила — в Москве, хоть она и неправильно создана, искусственно создана. Тот же любимый и обожаемый Екатеринбург. Просто поубивали. Ну на хрена? Всё, что сделали в центре Екатеринбурга... Какая тварь понатыкала [высоток]?! Посносила частный сектор? Это был прекрасный частный сектор! Это был уютнейший промышленный город. У него была изюминка как раз в промышленности, именно в такой старорусской. И понаставили [высотки], которые стоят полупустыми. И чего? Для меня это болезненно. То же самое было сделано с Москвой. Москва 40 лет назад и Москва сейчас — это разное.

— А у тебя есть любимая Москва?

— Я люблю Старую Москву. Люблю Чистые пруды, Патриаршие и иже с ними. Потому что там по-другому ходится. Но мне не нравится то, что там происходит с точки зрения реконструкции. Потому что оно должно было остаться музейной ценностью. Я считаю, во всех городах России центры должны были остаться такими, какие они есть. Ни при каких обстоятельствах стилобаты там не должны были вставать. Вот есть Москва-сити, я туда приезжаю только на метро, потому что ужасно: ни въехать, ни выехать. У меня была возможность купить квартиру в Москва-сити. Я сказал «не-не-не». Это прямо ты себя в тюрягу сажаешь. Она красивая, но в стекле сидишь дурак дураком, и это надо всем показывать: вот, смотрите, я в каком стекле живу. Че ты там делаешь? Для офиса еще как-то могу понять, но жить... Тогда надо переехать в тюрьму, там тоже всё рядом, кормят. А здесь зона, но побольше.

— Москва — это Россия?

— Нет, Москва — это другое государство. Она пытается из себя строить больше. Наши власти пытаются из нее делать жупел, чего, на мой взгляд, делать не надо. Все говорят, что страной управляют москвичи. На самом деле в регионах в 90 процентах случаев те, кого вы называете москвичами, — это те, кто уехал из вашего региона, потом вернулся и начинает грабить. Москва — это не Россия, это ее небольшая часть, которая о себе слишком много думает. Москвичи абсолютно корректные, прекрасные и удивительные. Поэтому не судите по чиновникам, их действиям о Москве. Москва — это город больших возможностей, в нее стоит приезжать и жить. И мне жаль, что это самая большая страна-возможность внутри России. Потому что я считаю, что и Владивосток, и Казань, и Екатеринбург, вообще нет ни одного города, который не заслуживает участи Москвы.

Проект портала MSK1.RU «Москва — Россия?» — это серия видеоинтервью, в которых мы пытаемся разобраться, Москва — это все-таки Россия или нет? Говорим о жизни в главном городе страны и о главном в жизни.

*Признан в РФ иноагентом.

Гостем первого выпуска стал редактор журнала MAXIM Александр Маленков. Он рассказал о главных болях коренного москвича и о письмах Жанне Фриске с зоны. А во втором выпуске Оксана Маклакова поговорила со спортивным блогером, мужем Ксении Шойгу Алексеем Столяровым. Он рассказал, закроют ли YouTube, о будущем российского спорта и семье.