«Они не брошены, просто лишние». Репортаж из подмосковного поселка, где в безликих могилах годами хоронят интернатских детей

В двух с половиной часах на электричке к западу от Москвы, за Можайском, почти на границе со Смоленской областью, с XIX века стоит Уваровка. Сейчас здесь живет около четырех тысяч человек. Они называют себя дачниками или «бывшими москвичами, которые оказались не нужны большому городу». В Уваровке о «цивилизации» им напоминают разве что одноэтажный кирпичный торговый центр, тучные, с пышными нарощенными ресницами продавщицы шуб и резиновых сапог да ровесница поселка — железнодорожная станция.

В двух километрах от нее, в еловом лесу, спрятано небольшое Уваровское городское кладбище, о котором знает каждый местный — хоронить здесь попросту больше негде. По соседству с ухоженными могилами виднеются десятки безликих холмиков.

Без крестов, без оградок и иногда даже без имен тех, кто под ними погребен.

Так на окраине кладбища больше полувека хоронят воспитанников местного дома-интерната для умственно отсталых детей. Вокруг ни души.

Почему дети с особенностями развития, от которых при рождении отказались родители, даже после смерти остались не нужны ни государству, ни близким? Как равнодушие и хладнокровная терпимость жителей Уваровки стала нормой существования? Зачем власти заставляют женщин рожать, поднимая демографию страны, при этом забывают о тех, кто с первых дней своей жизни оказался не у дел? И для чего мы стали делить всех на «своих» и «чужих»? В этом попыталась разобраться корреспондент MSK1.RU Вера Борисова.

Дорога к кладбищу лежит через железнодорожные пути. За ними — несколько домов с покосившимися крышами и ухабистая дорога, никогда не видевшая асфальта. Чтобы отыскать захоронения воспитанников детского дома, надо уйти от семейных могил, где и стопка после водочки стоит, и перегнивающая листва убрана, и фотографии на памятниках заботливо обтерты от снега и грязи.

Тихо настолько, что слышно эхо карканья вороны. Покой нарушает только шуршание воткнутой в землю детской вертушки, которая крутится каждый раз, когда мимо пролетают электрички на Москву.

На окраине уваровского кладбища — в начале леса — из-под земли торчат цинковые таблички на деревянных палках. На полусгнивших дощечках чьей-то рукой десятки лет назад были аккуратно начерчены линии и выведены имена детей. Сейчас их не разобрать.

Имена и даты с годами стерлись под натиском дождей и снегов. Приходится только догадываться, кто лежит под землей. Большинство погребенных здесь детей умерли в 90-е годы. И с рождения они не видели ничего, кроме стен родного интерната.

«Они ничьи… Ничьи», — объясняет пенсионер из Уваровки Николай Викторович. На среднем пальце его левой руки выцветшая наколка с православным крестом — тюремный «крест воров».

— Эти люди, простите за выражение, были лишними на этом свете. Это вы только про здешних детей знаете, а представляете, сколько таких могил по стране. Привозят детей в детский дом, сдают их, и государство о них заботится. Они не брошены, просто они лишние. Есть люди лишние, поймите это. Всё от боженьки. Мы не вправе что-то изменить. И мы не изменим. А Господь прибирает их потихонечку.

Лухманкин Александр Анатольевич — неизвестны ни дата рождения, ни смерти. Новикова Марина Александровна — без даты рождения и смерти. Рябов Денис — 07.11.1989 — 01.12.1995 — самая старая могила на детском кладбище. Мальчику было шесть лет, когда он умер. Бобр Александр Павлович — без даты рождения и смерти. Журавлев Андрей Викторович — мальчик прожил десять лет. Шурупова Саша — без дат. Рустам Рафаилович — умер, когда ему было семь лет. У кого-то из них лежит искусственный цветок, который за годы стал одним целым с землей.

Между холмиков нет тропинок — бывшие воспитанники похоронены вплотную друг к другу. Чтобы подойти к одному — придется наступить на могилу другого ребенка. За поляной цинковых дощечек друг за другом стоят одинокие однотипные когда-то белые кресты из сваренных труб с золотоватыми табличками. Внешне они совершенно не похожи на могилы прошлого века. Это лежат те ребята, которых похоронили недавно.

Кузовкина Алена Дмитриевна — 16.12.1992 — 22.09.2000. Девочка умерла, когда ей было семь лет. Зюлин Александр Сергеевич — 09.11.1988 — 04.06.2000. Саше было 12 лет. Куприянов Сергей Николаевич — 12.10.1994 — 11.05.2001 — прожил семь лет. Трое из погребенных здесь умерли с разницей в месяц. А некоторые — в день.

Чем ближе к лесу, тем больше свежих могил встречается на пути. Вместо цинковых табличек или крестов, сделанных из полуржавых труб, стоят однотипные деревянные кресты с черными табличками. А на них — золотыми буквами имена покойных и даты. Одну из последних похоронили в мае 2023 года. Янбидаевой Арине Андреевне было 19 лет.

На стенде со справочной информацией около входа на кладбище прикреплен номер ритуальной организации «Содействие», которая значится ответственной за содержание этой территории. Представитель казенного учреждения объяснила, что как такового «детского сектора» здесь нет. Исторически сложилось, что детей из дома-интерната хоронят рядом друг с другом.

— Руководство детского дома обращается к нам, чтобы мы хоронили их деток, — объясняет представительница ритуальной компании. — Мы это делаем в рамках законного перечня, который утвердил совет депутатов: предоставляем место, копаем могилы, транспортируем тело, устанавливаем кресты. Что происходило в 90-е — сказать не могу.

Работница ритуальной компании раньше была волонтером и приезжала в Уваровский детский дом. Она вспомнила, что дети там находятся в хороших условиях, независимо от того, какие у них заболевания, да и воспитатели следят за ними.

— Не знаю, должны ли они дальше следить за могилами своих воспитанников или нет, — говорит ритуальщица. — Не стоит забывать и про ответственность родителей. Не все детки лишились мам и пап. Есть такие, от кого родители попросту отказались. Прекрасно понимаю: они не виноваты, что у них родились такие дети. Но, отдав ребенка на попеченье государству, нельзя про него забывать.

Организация, которая следит за состоянием кладбища, отвечает лишь за то, что им предписано: косят траву, убирают территорию, борются с борщевиком. Но то, что находится за оградкой, — остается на совести близких или властей.

— На территории округа 91 кладбище, — рассказывает представительница «Содействия». — Мы выявляем очень древние захоронения, за которыми давно никто не ухаживает. Что с ними делать — вопрос тоже очень интересный. Мы не имеем права. То, что находится за пределами ограды, уже не наше.

Уваровский детский дом-интернат расположен на небольшой возвышенности. Внизу — местная школа, сотни частных домов: кто-то бредет домой из участковой больницы, кто-то тащит сумку с продуктами, а вон мама под руку ведет дочку домой.

Вверху — кирпичный полузаброшенный дом, автосервис и тропинка к дачам, где нет ни одного дачника.

Дом-интернат работает больше 60 лет — за эти годы через его двери прошли тысячи воспитанников. Это не только место, где содержатся умственно отсталые дети, но и семейный центр.

Здания спрятаны за высоким забором из профнастила. Видно только окна верхних этажей. Там нет ни игрушек на подоконниках, ни ребят, которые бы разглядывали серое ноябрьское небо.

К заброшенной водонапорной башне — местной достопримечательности прошлого — украдкой из дверей «Семейного центра» сбегают несколько женщин. Прячась, они втихаря поджигают тонкие сигареты. Оказалось, что это нянечка и уборщица. Обе работали в детдоме около двух лет. Но не смогли или же не захотели даже назвать фамилию директора соцучреждения. На вопрос «Почему старые могилы оказались в бесхозном состоянии?» решилась ответить только одна из них:

— Почему никто не ходит на кладбище? Ходят, — коротко отвечает уборщица, отводя взгляд в сторону. — Директор сам ездит туда.

— А какие дети живут в интернате? — спрашиваем у нянечки.

— Бывает, что вообще не ходят, бывает, что в коляске. Разные дети, разные, — бросив на землю сигарету, нехотя ответила женщина. Слушая другие вопросы, она, как и ее подруга-уборщица, смотрела в землю. А потом развернулась и быстро ушла, скрывшись за стенами детдома.

Из больницы напротив вышла женщина восточной внешности с платком на голове. Она причитала, что знает о существовании детского дома и что ей очень жаль детей, которые там содержатся.

— Я пять километров дальше отсюда живу, у нас там нет больницы, — сбивчиво, пытаясь выговорить слова, говорит Фаина. — К детдому отношения не имею и не могу ничем помочь. А так — заходите. С вами же обязаны директора поговорить? Воспитательницы не будут с вами говорить. Хотя правду, сами знаете, никто не скажет.

Но зайти в интернат, чтобы поговорить о судьбе похороненных на кладбище ребят с руководством, не удалось. Охранник с настороженностью посмотрел на нас, внимательно изучил документы, а затем около десяти минут с кем-то напряженно разговаривал, повторяя собеседнику: «Давай я просто трубочку дам». В итоге вышел из своей каморки со словами: «Расклад такой: руководства нету, и надо всё согласовывать с их руководством».

Дозвониться по телефону до начальства тоже не получилось. Дежурная медсестра заявила, что директору запрещено разговаривать без особого разрешения от министерства социального развития Московской области. В министерстве думали почти сутки, и в итоге такого разрешения не дали, предложив лишь направить официальный запрос. На момент публикации ответа на него не поступило.

В общем, никто из ответственных не смог (или не захотел) разговаривать о «детском секторе» кладбища и никому не нужных там могилах.

Местные знают о детском кладбище, но так и живут с этим знанием. Но никто из тех, кто нам встретился на пути, ни разу не положил ни цветов, ни конфет на могилы воспитанников интерната. На вопрос: «А если бы в вашей семье был бы такой ребенок, что бы вы сказали?» — молча пожимали плечами или, потупив взгляд, говорили «не знаю, решали бы вопрос».

— Вы этих детей просто не видели. У меня когда бабушка там работала няней — выдавала белье. Я частенько к ней ходил, — рассказывает пенсионер Николай Викторович. — Вы знаете, жалко смотреть на это на всё. Они не понимали: живут они или не живут, чего, зачем они.

Умерших в детском доме-интернате воспитанников не отпевают. Хотя недалеко от погоста есть действующий храм Серафима Саровского, где служит единственный батюшка — отец Ярослав.

На воротах перед входом на территорию церкви висит два плаката социальной рекламы со словами: «Если я появлюсь на свет, я буду любить тебя» и «Мама, сохрани мне жизнь! Когда я вырасту, я буду радовать тебя».

— Мы даже не задумывались о могилах детей, если честно. Знали, что они на окраине похоронены. Да сейчас почти со всеми кладбищами всё плохо-плохо-плохо, как в том мультике, — рассказывает продавщица церковной лавки. — Жалко деток. У меня никогда не было сильной жалости и брезгливости. Я их всегда любила. Раньше работала в местном доме культуре. Всегда радовалась, когда они приходили. Они такие благодарные.

Продавщица церковной лавки знала об интернате со своего детства. Таких соцучреждений немного в области.

— Не всякие могут дома вот с такими… лежачими. Когда-то мы просто заходили туда, а сейчас неприступная крепость. Детки там не бедствуют; может, сейчас похуже стало. А в 90-е годы, когда я даже своим игрушки не могла купить, там постоянно что-то было. Господи, да прости меня, — причитает женщина в платке. — Может, какие-то богатые люди освобождаются таким образом от налогов.

Жизнь в Уваровке концентрируется у одноименной железнодорожной станции и торгового комплекса с незатейливым названием «Муравей». Недалеко от синей «Газели», сгорбившись, стояла бабуля, которая приехала из другого поселка продавать молоко и сметану.

У ларька с печатью, прильнув к стеклу с книгами, девушка ждала своей очереди, чтобы купить журнал. А книги за стеклом с такими названиями: «Прах», «Казнь без злого умысла», «Дом потерянных душ» и «Приготовься умирать».

Там же скучились несколько точек с яркой рекламой: «Женская одежда», «Дубленки со скидками 30%», «Шапки, перчатки, шарфы». Перед входом — безголовые манекены. Перед стеклом сидят две женщины, которые не отрывали взгляда от чужаков. И мы решили зайти, спросить про детское кладбище.

— Не удивлюсь, если их действительно хоронили не пойми где и как. Там же деток до какого-то возраста содержат, а потом их — в дом престарелых. Представляете, 18-летние девочки и мальчики сидят со старухами, — со вздохом говорит Светлана, которая сидела с напарницей у окна.

— Нет. Их хоронили, как людей. Да, скудно, но кто им шикарные кресты будет ставить, — парирует Людмила, вторая продавщица с пышными ресницами и светлыми волосами. — В этом детском доме несколько раз менялось руководство.

По словам продавщицы, иногда местные, бывает, и кладут цветочек на могилу кого-нибудь из детдомовских, когда приезжают навестить своих на кладбище. Но происходит это крайне редко.

— Начался недавно разговор, что там всё безалаберно сделано, не по-человечески. А кому они нужны? Никому они не нужны. Даже после детского дома если некому забрать, то они — просто в никуда. Бывает, что кто-то приезжает и привозит им продукты, — добавляет Светлана.

Женщина уверена, что руководство детского дома могло бы и само взять детей, которые могут ходить, чтобы на христианские праздники помянуть своих же воспитанников.

— Они что — не в силах купить цветы? — задается вопросом продавщица. — Мне интересно, что-то изменится? Надо к этому построже относиться. Они директора всё же.

В прошлом году в магазин шуб, где также продается всякая всячина к Новому году, приехали несколько парней из Москвы. Были они волонтерами или просто проезжали мимо и узнали о детском доме — продавщицы не знали. Молодые люди скупили у них мишуру, гирлянды и елочные игрушки, а потом отвезли это в интернат.

— Они просто от себя хотели для них сделать сказку. Подарки собрали, спросили сколько примерно человек там находится. Раздаривали мандарины, — вспомнила Людмила.

В общем, одни вслух говорят про похороненных детдомовцев, что они «лишние», другие направо и налево рассказывают, как им жаль этих деток, но с цветами и игрушками на кладбище никто не идет.

— Да, я читала в интернете, что это кладбище облили помоями, — охает и переходит почти на крик продавщица табачного магазина. — Деток жалко, конечно. А ничего, что эти же дети из детского дома сами ходили траву вырывали у других могил своих друзей и воспитанников? Они же просто никому не нужны, вы понимаете меня? И руководству ихнему теперь не нужны. Это раньше там кресты ставили. Сотрудники интерната сами же и ставили. А сейчас что? Ничего.

— Если вы так злы из-за состояния кладбища, то почему не сходили в администрацию? Не сделали ничего, что могло бы изменить ситуацию?

— Это сейчас шутка была? Вы пошутили, наверное, — грубо парировала продавщица.

В Москве о похороненных в Уваровке детдомовцах мало кто слышал. И конечно, никто своими глазами не видел цинковых табличек со стертыми именами детей. Федеральные власти считают, что это проблема местной администрации.

— Я впервые с этим сталкиваюсь, чтобы происходила подобная история [как ситуация с захоронениями детей из детдома], — объясняет председатель Комитета Госдумы по защите семьи и вопросам отцовства Нина Останина. — В регионах, честно, такой практики, мне кажется, нет. Это не столько затратная проблема, сколько нравственная. Это состояние общественной морали и общественности.

Нина Останина говорит, что на всю Россию в детских домах находится около 35 тысяч человек. По ее словам, это мало, потому что родители обычно заинтересованы в усыновлении.

— У нас в 90% случаев дети попадают в соцучреждения при живых родителях. При этом народ у нас милосердный. Хорошо развит институт опеки. К детям действительно относятся с большой любовью.

А похороненные на Уваровском кладбище дети как родились, так и остались после смерти не нужными ни родителям, ни государству. У федеральных чиновников своих забот хватает: нужно поднимать рождаемость в стране и бороться с почти запрещенным законодательно чайлдфри.