«Услышали хлопок со стороны крыла и поняли — началось». Выживший в крушении самолета в Актау — о моменте катастрофы и о том, что было после

Субхонкул Рахимов — 48-летний житель Екатеринбурга, который выжил при крушении самолета в казахском Актау. Сейчас он находится в Москве: вместе с другими россиянами его доставили в столицу на спецборте МЧС. Мужчина пострадал меньше всего — у него только ссадины на лице. Новый год пострадавший встретил в НИИ Склифосовского.

В больнице с ним встретилась корреспондент MSK1.RU Рина Трофимова. Субхонкул рассказал, что происходило с бортом и его пассажирами. По его словам, весь час, что занимает путь от Грозного до Актау через Каспийское море, самолет находился в аварийном состоянии. Мужчина был уверен, что умрет. Далее — рассказ от первого лица.

Я сидел на 38-м ряду, в хвостовой части самолета. Место мне досталось случайно: я регистрировался на рейс еще в аэропорту Екатеринбурга, и где сяду — не выбирал.

В какой-то момент мы услышали хлопок со стороны крыла и поняли — началось. Дальше была тряска. С этих секунд уже пошел обратный отсчет. Для кого-то — отсчет до конца жизни.

Первые секунды после хлопка я думал, что сейчас самолет развалится. А потом, когда всё более-менее стабилизировалось, мы начали уходить от Грозного. Появилась надежда — может быть, сядем в другом аэропорту. Но через полчаса самолет начало шатать, и снова стало понятно, что борт неуправляемый.

С нами в салоне до последнего оставалась стюардесса, азербайджанка. Хрупкая женщина работала с пассажирами на протяжении целого часа. Было видно, что ей с большим моральным трудом давалось. Представьте, в салоне 62 человека. Смотрят тебе в рот, а в глазах надежда, что ты их сейчас успокоишь.

Сам я был спокоен. Думаю, если бы я не был глубоко религиозным человеком, то я переживал бы произошедшее гораздо серьезнее. А так — я с самого начала смирился.

Я верю, что и другая жизнь есть. Поэтому надо было себя к ней подготовить. И я переключился, чтобы достойно уйти. У нас, у мусульман, самое главное — как ты умрешь. С верой в душе или уйдешь безбожником.

А самолет всё это время вел себя всё хуже и хуже. Стал неуправляемым. Я уже видел перед собой картину, чем всё кончится. В этот час я и снимал происходящее и молитвы читал.

Само падение [в Актау] произошло быстро, буквально за секунды. Несколько мгновений — и кого-то уже не стало, кто-то получил травмы.

Я помню удар. Голову начало швырять туда-сюда. Потом почувствовал, что всего меня начало в разные стороны мотать. Прошли секунды, и — полная тишина.

Расстегнул ремни. В салоне была каша, были слышны стоны. Были и те, кто тоже передвигался по салону уже на тот момент. Я начал искать выход.

В середине самолета была давка небольшая — кто-то пытался пролезть наружу. Я пошел в хвостовую часть. Там была пристегнута стюардесса — она стонала, — и мужчина-стюард с раненой рукой. Двое бортпроводников, которые находились в хвосте самолета — единственные выжившие в трагедии члены экипажа Embraer E190.

Еще один пассажир подошел, и мы вместе их отцепили. Я бортпроводников на русском спросил, как открыть аварийный выход, но они меня не слышали — словно в тумане были.

После пошел к выходу, где была давка. Перед входом лежала женщина, тоже стонала, просила помощи. Я пытался ей помочь, но ее ноги были зажаты — ничего не получилось.

В этот момент я услышал сирены. Стало понятно, что подъезжает скорая. Попытался успокоить женщину, сказал, что профессионалы уже подъехали и всех эвакуируют. Я аккуратненько вышел на улицу и всё.

Нас увезли в казахскую больницу. МЧС России сработали хорошо, медики пришли к нам: всех проведали, всех прощупали, со всеми познакомились.

Во время полета до Москвы врачей было достаточно. У каждого больного стоял врач, разговаривал с ним, помогал. Со стороны МЧС было всё на «пять» сделано, профессионально.

А вот по прилете в Москву, в Жуковский, возникла проблема — скорые уже были на месте, но нас не выпускали, так как мы должны были пройти таможню. Пошла эта канитель с оформлением документов. У кого-то, естественно, документов с собой не было.

Я не виню сотрудников таможни, они работали по инструкции. Я виню систему — она недоработана для таких случаев.

Это было кошмарное время. Две двери самолета открыты — был сквозняк, а на улице зима, холод. Больные — в тяжелом состоянии, бедные, раздетые, некоторые без сознания. На них просто покрывало набросили, а их надо было срочно увозить. Но мы ждали, пока проведут все эти процедуры с таможней.

Все родственники, конечно, до сих пор в шоке после случившегося. Звонят отовсюду, говорят: «Ты — везде, ты сейчас в медиа — номер один».

Вчера целой толпой знакомые сюда [в больницу] пришли. Столько еды принесли. У нас не принято с пустыми руками больного навещать. У меня палата двухместная — и вся в тот момент была заставлена гостинцами. Врач зашел, спросил: «Что это такое?» В итоге я половину еды в ординаторскую отдал, другую половину медсестрам.

Сейчас я чувствую себя хорошо — только голова болит. Здесь мне два раза делали МРТ головы. Сказали: «Всё нормально, всё чисто, радуйся». Завтра меня уже выпишут. Ко мне часто приходят гости, я журналистам даю интервью. Думаю, что я тут всем надоел уже.

Недавно меня пригласили на свадьбу в Москве, придется до шестого января еще тут быть.

Я, конечно, не планировал так долго здесь оставаться, хотел на охоту успеть. Я охотник, можно сказать, фанат. Ребята из Екатеринбурга звонили, звали в лес. Они меня на охоту перед Новым годом ждали, но из-за здоровья не получилось.

Я постоянно думаю, что было бы лучше для меня — умереть или остаться в живых. Конечно, если по-светски мыслить, то остаться живым. А если по-мусульмански… Я там целый час готовился к смерти. Целый час. Молился, произносил шахаду.

Нам, мусульманам, пророк заповедовал — если последние слова человека будут свидетельство о его вере, то он попадет в рай. Я старался, чтобы у меня было именно так. Я всё подготовил, как положено по шариату. Но Всевышний посчитал, что я здесь, наверное, еще нужен или просто не заслужил рая.