«Казалось, что вообще всех оппозиционеров посадят». Михаил Плетнев — о российской политике, эмиграции и проблемах Москвы

Молодой российский политик Михаил Плетнев — один из тех, кто уехал из России после 24 февраля. Он родился и вырос в Москве, с 15 лет занимается активизмом и урбанистикой, именно он придумал акцию «Метропикет», благодаря которой люди в 2019 году смогли выразить несогласие и поддержать политзаключенных рядом с домом — около своих станций метро.

Михаилу стала интересна российская политика, про которую многие говорят, что она не существует. Он состоял в партии «Яблоко», выдвигался в муниципальные депутаты Бабушкинского района и был руководителем предвыборного штаба в Великом Новгороде во время выборов в Госдуму в 2021 году.

Но это всё — в прошлом. Сейчас Михаил живет в Тбилиси и вместе с командой делает проект «Приемная» — удобный сервис для отправки обращений в региональные органы власти. Корреспондент MSK1.RU обсудил с молодым активистом современную российскую политику, его путь и карьеру в общественной деятельности и главные проблемы Москвы.

Что такое и зачем нужна российская политика

— Чем ты сейчас занимаешься?

— Я продолжаю заниматься общественно полезной деятельностью. Думаю, сейчас я не могу называть себя политиком, хотя в 2021 году я так мог говорить. Когда находишься в другой стране, есть ощущение, что ты находишься вдали от контекста. Впрочем, в России сейчас не супербезопасно, хотя кто-то остается. Например, Леша Миняйло (политический активист, соавтор проекта «Приемная». — Прим. ред.) собирается оставаться до последнего. Я смотрю на риски, может, и в России когда-нибудь окажусь, не знаю.

А так я параллельно читаю книги, думаю, как мне завершить образование. Судя по всему, за рубежом. Вообще у меня есть неоконченное дирижерское образование, я же уехал из России, когда был на 3-м курсе.

Мне не нравится выражение «борьба с режимом», хотя кому-то после 24 февраля это сильно импонирует. Я бы характеризовал свою деятельность как-то более скромно.

В общем-то я занимался этим всегда, это и осталось основным родом занятий.

— А что тогда, по-твоему, вообще характеризует российского политика? Какое определение ты себе даешь?

— Наверное, это участие в процессах, которые происходят. Я бы сказал, что политик — человек, который имеет свою аудиторию, вовлекает людей в политическую деятельность: на митинги выводит, на выборы, куда-то еще. Главное, что это связано с политикой государства, а не с малыми делами или общественными процессами.

Есть, например, Дмитрий Гудков, который говорит, что он российский политик, но российским политиком его сложно, наверное, назвать, потому что все его знают как сына депутата Госдумы, да и сам он был депутатом Госдумы, а сейчас в эмиграции. Занимается он чем-то на Форуме Свободной России. Сложно сказать, насколько это является реальной политикой: можно обратиться к книге Сергея Довлатова «Филиал», где описывается всё то, что сейчас происходит на таких платформах. В нынешнем виде влияет ли это на что-то? Скорее нет.

Мне кажется, политиками остались те, кто остался в России. Например, Шлосберг остается политиком в России. Яшин (признан иноагентом) — тоже да. Ройзман остается. Интересно тут то, что в этом моменте мы можем увидеть новые лица, которых мы не знали до этого. Дарья Беседина, к слову, продолжает ходить на заседания Мосгордумы и тоже политиком остается.

Я остаюсь внутри политической повестки, с тем же проектом «Приемная». Мы видим конкретную проблему, которая происходит внутри России, и можем призвать людей в стране как-то обратиться [к власти]. Это скорее политическая деятельность.

— Ты очень рано начал заниматься общественно-политической деятельностью и еще несовершеннолетним придумал «Метропикет». Как тебя в это занесло вообще?

— Это история про то, что если есть такая деинституционализированная структура, как, например, российская политика, то в нее очень легко попасть и очень легко чего-то добиться, если ты что-то умеешь. Власть пытается ее [российскую политику] всячески маргинализировать, чтобы ни у кого тут ничего не вышло.

Занесло меня [в политику] случайно: лет в 15 я впервые посмотрел расследование Навального «Он вам не Димон», причем, наверное, спустя минут 20 после выхода, И подумал: «Ого, ничего себе!» Потом на моих глазах развернулась жуткая волна протеста, я такого не ожидал.

Если говорить про действия, то занесло меня публикациями. Я отмечаю две важных. 1 сентября 2018 года я пришел на презентацию электробуса и сделал видео в стиле «Медузы» (признана иноагентом), минуты на полторы. Там было про то, что вот, презентовали электробус, он не завелся, заглох, и всё было грустно. А СМИ в то же время рапортовали, что всё было классно и замечательно. Я написал в «Твиттере», мол, пока все забивают на это и вообще ничего не говорят, сделал видео про электробус. Тэгнул «Городские проекты», выложил видос, и мне написали: «Привет, приходи». Короче, пока все мои одноклассники шли на шашлыки — это было 3 сентября 2018 года, — я шел в офис «Городских проектов». Прихожу, минут 15 Каца (признан иноагентом) ждал, он приходит и говорит: «Давай делать YouTube-канал». Ну, я ему рассказал, что лет с 10 видеоконтентом занимаюсь, параллельно с учебой в хоровом училище, так и оказался в этой «околояблочной» среде.

С «Метропикетом» получилась такая же ситуация: тогда еще было «московское дело», это была очень личная история, потому что я был знаком с Егором Жуковым до того, как он стал известным. Я помню, когда 2 августа 2019 года я ему написал: «Привет, мне понравился твой последний видос, у меня есть вопрос — а что за камера?» Он не прочитал и он мне не ответил, а спустя 3 часа я прочитал новости о том, что к нему пришли с обыском и везут в СИЗО.

И когда я увидел, что люди начали выходить на пикеты к мэрии или администрации президента, я подумал, что это здорово, но давайте попробуем распространять информацию шире.

Я написал пост в Facebook (деятельность организации запрещена в РФ). Смысл был в том, что вот, я подумал: а на что влияют пикеты у мэрии? А что, если мы попробуем вывести всех этих людей к разным станциям метро, где проходимость очень большая, где много людей? Несколько людей лайкнули тот пост, Андрей Морев (глава муниципального округа Якиманка, депутат от партии «Яблоко». — Прим. ред.) и Елена Филина (депутат муниципального округа Проспект Вернадского от партии «Яблоко». — Прим. ред.) были первыми, с кем мы это обсуждали, потом подключился Илья Азар (журналист и депутат муниципального округа Хамовники. — Прим. ред.). Вот мы и являемся инициаторами «Метропикета», в итоге выходили по 300–400 человек в неделю.

Вообще у меня были совсем другие планы в политической деятельности. Когда я в 18 году попал в эту среду, я думал: сейчас буду активничать в своем Бирюлёво, я тогда там жил. Я собирался делать политическую структуру, делать какие-то кампании общественные, чтобы к 22 году пойти избираться на выборах. В итоге — вы находитесь здесь — уже 22 год и, к сожалению, ничего из этого не вышло. План сорвался еще в 2019 году, когда я начал потихоньку выходить на федеральный уровень.

— Расскажи про то, зачем ты пошел избираться в муниципальные депутаты?

— Это вообще был интересный период в моей жизни. Вот это был период с октября 2019 по сентябрь 2020 года, когда у меня получалось вообще всё, за что я брался. Не только в политических вещах: например, когда на первом курсе я поступил, мы делали кампанию с бойкотом столовой, потому что там считали, что кто-то ворует стаканы, а никто их не воровал. Стаканы вернули в столовую, сделали питьевой режим. Еще я делал посвящение в студенты, потом «Метропикет» хорошо пошел, потом отлично сработались с Кацем (признан иноагентом), делали его YouTube-канал, потом была кампания «Нет!», а потом уже — история с мундепами.

Во время кампании «Нет!» объявили историю с довыборами в Москве, и я написал у себя в «Твиттере» — «Друзья, а может, реально в мундепы выдвинуться?». Там были довыборы в Марьино, в Бабушкинском районе, и я подумал, почему бы и нет. Тем более, я тогда с 1 июля как раз перестал работать с Кацем (признан иноагентом) и ушел с канала.

Была история с тем, что «Яблоко» меня не выдвинуло — возможно, из-за этого они в итоге меня исключили [из партии]. Там много факторов, в том числе, я был активным участником перепалки с Явлинским по поводу его статьи про Навального. Даже в «Википедии» написано, что один из инициаторов заявления — Михаил Плетнев. В общем, мне все равно казалось важным идти самому на выборы. А в «Яблоке» мне говорили, чтобы я был начальником штаба, что им нужны люди, которые умеют управлять кампаниями, а меня бы в 22 году на выборы выдвинули.

В чем проблема такой штуки? Не очень опытный человек, наверное, на такое бы согласился. Но я советовался часто с разными людьми, с которыми уже познакомился, и понял, что в этой конструкции есть большая проблема. Если тебе такое предлагают, то ты не отвечаешь за кандидатов, которых ты ведешь.

Там в итоге были какие-то странные люди: один всеми словами «Яблоко» крыл, другой несколько лет назад избирался от ЛДПР… В общем, непонятно, как с такими работать, а потом тебе скажут — ты плохой менеджер.

В итоге мы сделали очень крутую кампанию. Возможно, самый приятный фидбэк в моей жизни — когда ко мне подошел один чувак, как раз во время выборов, и сказал: «Миш, спасибо тебе большое. Я благодаря тебе в политику пришел». Это очень круто, когда благодаря моей деятельности другие люди в политику приходят. Ну и сама кампания была интересной: если бы я избрался, я был бы самым молодым мундепом в истории России, мне было бы 18. Но не получилось. Тем не менее, наш дизайн, наши слоганы были отличными. По крайней мере, я понял, как такие кампании делаются, и избежал многих ошибок потом уже на кампании в Новгороде.

Еще важный момент — это были выборы с дистанционно-электронным голосованием. Оно тогда не казалось таким страшным и ужасным, хотя нас немного озадачили цифры, которые набрали «единороссы», но нам казалось, что там не было никаких вбросов. Сейчас я думаю, что если бы мы тогда начали это расследовать, как это сделали в штабе Брюхановой после выборов 21 года, мы, возможно, что-то обнаружили интересное. Хотя мы, очевидно, проиграли бы даже без пересчета.

— Ты упомянул кампанию в Новгороде: расскажи, как ты вообще согласился отправиться туда руководить штабом?

— Ох, это снова история про то, что я куда-то внаглую прихожу, что-то делаю и это получается. Но началось все с того, что Рома Максимов, который сейчас проходит фигурантом по делу «Весны», позвал делать кампанию ему в областную думу в Новгороде. Он сказал, что это выборы, там цифры получить несложно, и пригласил меня быть начальником штаба. Были обсуждения, я даже в Новгород ездил с местным «Яблоком» все обсуждать, а потом Рома немного слился. Это было потрясением для меня: но я тогда сказал «Яблоку», что если вдруг что-то пойдет не так, то мы тогда навалимся, скажем так, на двух глав местного штаба — Анну и Ксению Черепановых — и проведем им кампанию. Так и произошло.

Максимов помогал нам на кампании как волонтер на наблюдении, а мы в итоге занимались Черепановыми. Я расписал план кампании, отправил в личку Черепановым, его одобрили, и я приехал строить штаб.

— В итоге, я так понимаю, цифры были выше, чем в среднем у «Яблока».

— Действительно вышли очень хорошие цифры: второе место в одном округе, и чуть-чуть не хватило до второго места в другом. У Ксении Черепановой в итоге повлияло то, что у нее было в бюллетене прописано то, что она аффилированное с иноагентом лицо. И на основе этой кампании мы планировали делать кампанию в Самаре: готовились к довыборам в регионе, делали дизайн и софт. Но в итоге случилось 24 февраля.

В итоге могу сказать, что вот за кампанию в Новгороде и еще в Бабушкинском районе, вокруг меня сформировалось какое-то количество людей, готовых донатить (жертвовать деньги. — Прим. ред.) на мои проекты. В Бабушкинском мне донатили благодаря «Городским проектам», но эти же люди в итоге поддержали меня в Новгороде.

Я думал, может, «Яблоко» что-то подкинет на кампанию в Новгороде: но в итоге нет, почти ничего не дали, тысяч 80 рублей может.

— А Черепановы были в итоге довольны этой кампанией?

— Они были разочарованы, скорее им казалось, что сейчас будет всё лучше. Но я бы не сказал, что мы совершили много организационных ошибок. Правда, у нас были ставки на некоторые агитационные материалы, которые не оправдались. Например, мы собирались запускать газету, и эта большая боль всего нашего штаба. Мы ее очень долго делали, и получилось здорово. Это была очень хорошая газета, и мы ожидали, что на нее «Яблоко» даст денег, но этого не произошло. Потом мы уже не могли печатать газету от имени регионального «Яблока», потому что тогда бы нам пришлось на 20% газеты делать маркировку «иностранного агента». Мы это не хотели делать.

Я скорее согласен, что у Черепановых было некоторое разочарование, после этого они с нами работать не очень хотят. Но это не означает, что мы очень плохие электоральные технологи.

— Понимаю, но они рассчитывали вообще победить или нет?

— Да, конечно, мы все рассчитывали победить. Мы очень много обсуждали, что мы будем делать после выборов. Мы думали, как мы будем действовать, мы думали о том, что будем развивать аппарат. Мы обсуждали это и в штабе, и с Черепановыми. У нас, конечно, какой-то дорожной карты не было. Но мы обдумывали то, что будет после победы.

Просто нужно помочь организационными усилиями, и всё будет хорошо и здорово. Этого, к сожалению, не удалось.

— Ты выбирался в муниципальные депутаты в 18 лет, был главой штаба в 19. Тебе вообще не страшно этим заниматься? Ведь политика — для серьезных и взрослых людей, а сейчас страшно даже им.

— Если мы говорим про то, страшно ли сесть за что-то, то я могу сказать, что не занимался тем, что триггерит российскую власть очень сильно. Если ты призываешь людей на митинги, то завтра к тебе придет полиция и скажет: «Молодой человек, пройдемте с нами. У вас сейчас будет административочка по 20.2». А если ты, например, связан с токсичными для государства структурами, например, штабом Навального (признан в России экстремистской организацией и деятельность запрещена на территории РФ), то к тебе будет очень большое внимание.

Конечно, из-за «Метропикета» я нахожусь в скрытых базах, ко мне перед митингами полиция приходила всегда, вручить какое-нибудь предостережение. Через раз, конечно, вот перед антивоенными митингами такое происходило.

В кампании в Новгороде у нас почти никаких проблем не было: мы действовали в рамках существующих законов.

Вторая часть страха — другая. Она в том, что ты как лидер ведешь людей за собой, и ты боишься, что ты их разочаруешь. Сделаешь какое-то действие, после которого люди могут уйти, это всегда очень большая ответственность. Мне помогает тут то, что, во-первых, я старший ребенок в многодетной семье, и какие-то такие лидерские качества есть, а во-вторых, я дирижер по образованию. Это тоже помогает оставаться руководителем.

— Ты сказал по поводу того, что ты старший ребенок в семье. Как вообще семья реагирует на твою политическую активность? Переживают ли они за тебя, и как они отреагировали на твой отъезд из России? Сами-то они остались в Москве.

— Относятся с пониманием. Когда «Метропикет» запустился, я помню, что скинул матери свое интервью на «Радио Свободе» (признана иноагентом), и она потом подошла и сказала: «Миш, это прям очень круто, вообще здорово выступил». Это было приятно услышать, потому что я немножко боялся, что она скажет: «Вот, куда ты лезешь, что ты делаешь»... Она была очень адекватных взглядов до 24 февраля, потом у нее пришло такое помутнение, хотя она с пониманием отнеслась к тому, что я уехал. Тогда казалось, что вообще всех людей, которые занимались чем-то оппозиционным в России, посадят.

В целом все нормально относятся, противодействия не происходит. Сейчас, конечно, такое особо обострилось: «Не высовывайся, ничего не делай». Я знаю, что есть люди, которым запрещают таким заниматься [в семье], из дома приходится уходить. Но у меня такого нет.

— Ты вообще скучаешь по Москве сейчас?

— Я долгое время думал, что такого не происходит у меня. Хотя когда я уже понял, что я, скорей всего, уеду, я ехал в автобусе, увидел вот эти улицы и подумал: «Неужели я вижу это в последний раз? Как это возможно?». Когда я уехал, у меня не получилось ощущения потерянности. Сейчас задумываюсь о том, что в Москве недостаточно много ходил по музеям, недостаточно часто бывал в каких-то уникальных местах. Была еще история с тем, что я увидел фотографию какого-то спального района, и немного защемило. Но особо ностальгии какой-то жуткой нет.

— Раз уж заговорили о Москве, а мы городской портал, какие, по твоему мнению, главные проблемы города? Может, тебе это не кажется важным после 24 февраля.

— Нет, это важно. Это на самом деле важно всегда, просто в какой-то момент, с точки зрения морали, эти акценты будут сейчас совершенно неприемлемы. То есть, как можно сейчас говорить о лавочках и дорожках… Но так или иначе придется ставить эти проблемы и решать их.

Все жутко централизовано, нет никакого местного самоуправления. Как только произойдет понимание, что можно избрать адекватных людей в муниципалитеты и они реально могут что-то решать, постепенно все начнет меняться. Все в итоге связано с выборами.

Даже, например, глава района [муниципального округа] и глава управы — разные люди, понимают ли это москвичи? Мундепы могут заниматься важными вещами, но они практически не влияют на распределение бюджета. Илья Яшин (признан иноагентом), когда был главой Красносельского района, пытался на эти небольшие бюджетные деньги выпускать газету: честно рассказывали о том, что происходит. Еще делал «праздник свободных выборов» или что-то такое, тоже круто.

Но это всё не те деньги, которые реально уходят на содержание района. 15 миллионов рублей в год, которые примерно выделяется на каждый муниципалитет — это значительно меньше, чем те деньги, которые выделяются управам. А глав управ назначает префект, префекта, в свою очередь, назначает мэрия.

Или вот, например, недавняя идея мэрии Москвы с чатами домов. Казалось бы, хорошая идея — делать местные сообщества прямо в чате. Как это было в слогане Nokia — Connecting people.

А что на деле? Основная опасность в том, что в итоге это всё будет централизовано, людям будут говорить — вот, смотрите, а вообще тут какие кандидаты идут на выборы, поддержаны командой мэра! Мне понятно: идет политическая борьба, решили применить административный IT-ресурс перед муниципальными выборами.

Но черт возьми, если бы люди, которые в мэрии работают, реально любили город — они бы понимали, что в нынешнем положении они делают городу сильно хуже. Чиновники уйдут, а у общества останется мысль, что чаты дома — это что-то, навязанное сверху, что какая-то официальная брехня, что не нужно в этом участвовать.

На самом деле чаты домов — это вообще-то отличный институт для того, чтобы появлялись новые активисты, чтобы люди могли становится лидерами за счет доверия остальных. Этого не произойдет в чатах, которые будут контролироваться мэрией.

Часто еще можно увидеть людей, которые смотрят телевизор и говорят: «Смотрите, местные чиновники все разворовали, Путина на них нет, а вот он придет — порядок наведет». Это такая большая технология, чтобы отогнать людей от участия в низовой политике. В большой перспективе это проблема, потому что отпадает доверие к любым местным институтам власти. А важно поддерживать низовые истории, потому что политические режимы меняются, а паттерны в обществе должны оставаться. Самоуправление и самоорганизация должна оставаться.

— Ты много говорил про «Твиттер», с него будто бы все началось для тебя, и именно там аккумулируется весь свой медиаресурс. Почему именно «Твиттер»?

— Так получилось, что он стал моей основной соцсетью. Это не специально, я долгое время пытался на YouTube что-то делать, и у меня не получалось. «Твиттер» — это неожиданная попытка, которая удалась. Я и что-то политическое туда писал, и какие-то шутки шутил. В итоге это стало моей такой основной площадкой для общения. Давно, кстати, хотел записать видео «10 причин, почему надо зарегистрироваться в "Твиттере"», но так и не записал.

— Просто «Твиттер» — это же очень ограниченная аудитория?

— Да, я понимаю, что мы находимся в неком пузыре. Думаю, я из него когда-нибудь выберусь. Мы «Приемную» очень хотим расширить и вытащить из этого пузыря оппозиционного. Надо привлекать других людей, которые в этом никогда не участвовали.

— А каким образом выйти из этого пузыря?

— Частично, дело в том, чтобы касаться каких-то более широких тем, которые для нас могут казаться не очень актуальными, а для других — более актуальными. Но это — на самом деле большой вопрос. Я на него тебе так сразу и не отвечу, потому что это пока цель, а то, как мы ее добьёмся, это вопрос хороший.

Но я понимаю, что находиться в пузыре — это не всегда здорово. Это всегда не здорово, скорее. Мы же живем в одной стране с большим количеством людей.

Конечно, может быть, было бы здорово, если бы все сидели в «Твиттере» и все общались, но такого, конечно, не будет.

— Ты много говорил про то, как много и как круто у тебя получилось — это правда вдохновляет. Но есть ли что-то, что у тебя не получилось, какой главный провал?

Был провал в октябре 2020 года. Это была суперпровальная история, потому что я на нее очень сильно рассчитывал, и она не взлетела вообще. Мы хотели сделать главный сайт политическим заключенным в России, который бы аккумулировал все проекты и был главным ресурсом, через который можно было бы как-то помогать, общаться с политзэками. Мы придумали концепт мэссенджера, сделали дизайн и были уверены, что сейчас все будет здорово и классно — как раз в тот период, когда у меня получалось вообще всё.

И он не взлетел, никакой отдачи. Была какая-то очень справедливая критика, но лично для меня это было мегагрустной историей. Потом какой-то проект похожий сделал питерский активист, ему даже предъявляли, мол, Плетнев такое делал. Но я решил не идти против. Он даже с таким же названием вроде — «Политзэк.Инфо». После этого я долгое время особо ничего не делал даже, а потом в 2021 году, когда начались митинги, я чем-то небольшим занимался. Потом уже кампания в Новгороде была.

— Ты понял, в чем была причина провала?

— Дело в том, что правозащитная тусовка — слишком устоявшаяся. Здесь нельзя прийти и сказать «смотрите, вы всё делаете не так, давайте вот так». В каких-то других вещах такое получается сделать, потому что там есть пространство для этого. Правозащитная деятельность немного сложнее. У нас еще не было ресурса большого, сторонников, которые могли бы донатить. Ну, «Метропикет», например, вообще все поддержали, и это было круто. Тут — не вышло. Но этот провал меня очень хорошо взбодрил.

— Еще хотел узнать про жизнь после 24 февраля. У тебя были планы в России, самарская кампания, о которой ты упомянул… Ты можешь сейчас строить какие-то планы?

— Всякие планы были… Даже хотелось проводить исследования разные, например, думал о том, что нам делать с Министерством культуры постпутинской России? Сейчас эта мысль может еще более актуальна… Есть много программ разных, что делать с экономикой, с урбанистикой, реформа ФСБ какая-нибудь… А вот про Минкульт очень мало, и есть мысль у оппозиции: сейчас придем к власти и этот Минкульт разгоним. Не думаю, что это правильно.

Когда-нибудь я в этом разберусь более детально. Можно какой-нибудь организацию сделать, которая будет заниматься этим. Может быть, и я этим займусь, находясь в том числе не в России, посмотрим. Все-таки я 70% своей жизни, 14 лет я потратил на то, что обучался в учебных заведениях, подведомственных Министерству культуры. Наверное, что-то я могу из этого вынести.

В целом планы сейчас довольно сложно строить, потому что, когда всё обнуляется, появляется большой пласт неизвестности, и так ты вряд ли что-то построишь. Началось 24 февраля, естественно, это всё обнулило… Если так посчитать, за всё время у нас очень часто все обнулялось. За последний век, допустим: 1917 год, потом НЭП, потом сталинские репрессии и 1937 год, потом война и оттепель после. Можно еще отметить время, 1974 примерно, когда всем крестьянам паспорта выдали, важное изменение тоже. Потом 91-й год, всё обнуляется. Потом 98-й год, всё тоже обнуляется. Потом 2014 год, всё тоже обнуляется. Потом 2022… 8 раз у людей, живущих на нынешней территории России, всё отнимали. На основе этого очень сложно что-то строить.

— Если бы ты сейчас вернулся в Россию, ты бы чувствовал себя в безопасности?

— Думаю, что нет. Ну, то есть я и до этого ощущал такое… А что, если сейчас кто-нибудь придет, какой-нибудь протокол составят за пост «ВКонтакте». Конечно, нет ощущения какой-то безопасности, это всё грустно. Страшно всем, но вопрос в том, кто продолжает что-то делать, а кто не продолжает. Хотя, конечно, с моей стороны сейчас не очень этично говорить за тех, кто остался в России.

Вот есть такая проблема мигрантская сейчас, когда у людей теряется связь с реальностью. Я пытаюсь поддерживать контакт с Россией, но понимаю, откуда это всё идет. Когда ты находишься в другой среде, такие мысли могут формироваться, да даже когда ты читаешь новости просто.

— Но ты пока не чувствуешь за собой эту потерю связи?

— Я стараюсь делать все, чтобы у меня такого не происходило. По мере сил стараюсь общаться с теми, кто остался, со своими однокурсниками как минимум. Неожиданно стал общаться со многими педагогами, с которыми мы полностью совпадаем по взглядам. Хоть я у них и учился не очень хорошо. Немного стыдное ощущение: они запомнили меня как троечника, который мог прогуливать… Но всегда вижу теплое отношение к себе.

Очень важно не терять связь: это то, с чего я начинал интервью. Если человек занимается российской политикой, он должен заниматься теми вопросами, которые актуальны внутри России. Все эти паспорта «хороших русских» — это история о том, что люди, которые уехали, решают, делать себе привилегии или не делать.

Ранее MSK1.RU рассказывал о том, как можно переехать в Грузию: почитайте, где там можно жить и сколько это будет стоить. Мы также публиковали историю студента ВШЭ Артема Берлина о том, как и почему он уехал в Армению, но спустя три месяца вернулся обратно.