«Православную школу я оканчивала убежденной атеисткой». Москвичка — о плюсах и минусах своего религиозного воспитания

О том, что значит расти в православной семье, когда каждое воскресенье с тех пор, как ребенок учится ходить, он должен стоять на службе в храме, рассказала корреспондент MSK1.RU Серафима Путиева.

В России православие исповедуют 58,8 миллиона человек. Это 41% населения — немного меньше половины. Выходит, вероятность родиться в семье верующих людей примерно равна вероятности появиться на свет у родителей со светскими взглядами.

Я оказалась среди тех, кого с детства водили на службы, учили жить по заповедям, молиться, соблюдать посты, смиряться и полагаться на божью волю. Я не буду рассуждать о том, каким должно и не должно быть религиозное воспитание и правильно ли приобщать ребенка к церкви с младенчества. Я хочу рассказать о своем пути, об отношении к вере: от покорного страха до отрицания и потом — принятия.

Религия определяла мою жизнь еще до рождения, когда отец с мамой, познакомившись в монастыре и поженившись, решили, что имя для будущего ребенка должен выбрать прозорливый старец. Он и наградил меня древним и непривычным русскому уху именем Серафима.

Ранних воспоминаний, связанных с церковной жизнью, у меня сохранилось не так много. Помню усталость, раздражение и скуку, мучившие меня во время еженедельной трехчасовой воскресной литургии, когда я, будучи ребенком, совсем не могла стоять тихо, ровно и внимать молитвам. Помню долгие ночные службы на Рождество и Пасху, когда мне казалось, что всё вокруг превращается в тягучий сон: толпа людей в душном храме, однообразные распевы. Помню страх и неловкость перед исповедью, освобождающую пустоту — после.

Но помню я и восторг во время крестного хода, когда я зажигала свечку, прикрывая ее ладонью, чтобы не погасла, и пела вместе со всеми прихожанами праздничные тропари. Помню добрых бабушек, угощавших меня сладостями после причастия, как я гордо читала им длинные молитвы наизусть и они искренне восхищались.

Мы с младшим братом, когда подросли, приспособились к тому, что каждое воскресенье, а иногда и вечер субботы, приходилось проводить в храме. Иногда мы сбегали со службы, гуляли по пустырю, собирали облепиху, зимой играли в снежки. На причастие нас звали родители.

Тот же старец, что дал мне имя, предупредил родителей, что мне по какой-то причине нельзя учиться в обычной общеобразовательной школе. Поэтому все три школы, что я сменила за 11 лет учебы, были православными.

Начальные классы в целом запомнились мне временем беззаботным. Мы молились до и после каждого урока, соблюдали посты, ставили в честь праздников сценки с поучительными христианскими сюжетами, изучали кроме чтения и математики Закон Божий. В остальном наша школа мало чем отличалась от обычной: те же классы, плакаты на стенах, живой уголок.

Во время утренней молитвы семилетняя я пристально разглядывала эту яркую и очень жуткую картинку, на которой обнаженные люди ужасно страдают, их обвивают змеи и пытают бесы.

В это время во мне кроме искренней веры и любви к Богу зародился страх перед ним. Он перестал казаться мне всеблагим, как добрый отец или пастух, каким его изображают в детской Библии. Он мог допускать страшные мучения. И этим мучениям могла подвергнуться я или мои близкие. Я начала молиться усерднее.

После четвертого класса меня отдали в школу-пансион, где я жила пять дней в неделю, а на выходные возвращалась к родителям. Расположенная в живописной подмосковной усадьбе, эта школа, как мне казалось при поступлении, была настоящим раем на земле. Узнав о том, что я успешно сдала вступительные, я радовалась не меньше, чем если бы получила письмо из Хогвартса.

Однако жизнь там далась мне сложнее, чем я думала. Разлуку с родителями я переживала тяжело, не могла спать, часто плакала. Ежедневные утренние и вечерние молитвы, множество правил, к которым нужно было привыкать, строгие воспитатели... Молитва могла занимать у нас до шести часов в день, если, например, в школе была праздничная служба или канон во время Великого поста, уроки, до и после каждого из которых мы молились, утреннее и вечернее правило.

В пансионе я провела пять лет. На этот период пришелся подростковый бунт, мешавший мне быть образцовой воспитанницей православной школы. И в кабинете директора доводилось бывать, и объяснительные писать, и не раз получать наказание от воспитателей.

Много сохранилось и теплых воспоминаний: о рождественских колядках, подарках на День святого Николая, балах, театре, гуляньях на Масленицу. Сейчас мне даже удивительно, что где-то недалеко от Москвы есть этот маленький обособленный мир. Не верится, что когда-то я сама была его частью.

Сомневаться в своих убеждениях я начала, кажется, лет в 13. Картина просто перестала складываться, ее больше не склеивала детская наивная вера. Я задавалась сложными вопросами, и ответы, которые давала церковь, меня не удовлетворяли. Очевиднее стали парадоксы и нестыковки.

Вместе с сомнениями пришло странное освобождение. Страх перед Богом и вечными мучениями начал отступать. Но не бесследно. Снова вспомнить о каре небесной мне пришлось, когда я в 14 лет оказалась в больнице с тяжелой травмой.

Я сама попросила позвать в палату священника, чтобы исповедоваться. Он подтвердил худшие опасения: сказал, что за мои грехи Бог послал мне этот несчастный случай, но, если я всей душой помолюсь, он меня простит. Тогда это меня ужасно встревожило. Вдруг я еще не все грехи искупила и меня ждет нечто худшее? Я помнила, что за грехи родителей Бог может наказывать детей до шестого колена, так что даже не знала, за свои ли плохие поступки я сейчас страдаю.

Школу я оканчивала убежденной атеисткой, как многие выпускники православных школ. Я уже не могла понять, что меня раньше так волновало и пугало в религии, отчего я страдала, что видела бессонными ночами, когда перед глазами возникала картинка со Страшным судом. Для меня всё это было в прошлом и отдавалось разве что закоренелой обидой.

Помню, как в 17 лет принесла домой книгу Докинза «Бог как иллюзия», которую внимательно с карандашом в руках читала, помечая аргументы для споров с родителями. В то же время я начала интересоваться наукой. Знания о том, как мир и человечество могли возникнуть без божественного вмешательства, только укрепляли мою уверенность.

Я зачитывалась Ницше, Фроммом, Сартром, находила психологические и даже биологические основания для необходимости верить. Религия стала для меня полностью объяснимым, пускай и абсурдным явлением. Таковой она оставалась до недавнего времени.

В храме я не появлялась несколько лет, вычеркнув из своей жизни всё, что было связано с верой. Даже родители практически перестали пытаться вернуть меня церкви.

Примирить себя с христианством мне помогло, как ни странно, мое увлечение искусством. Изучая историю музыки, живописи, архитектуры, невозможно не заметить, насколько религиозным было искусство на протяжении долгих веков.

Я начала, иногда даже против своей воли, находить красоту в христианстве: в пении хора, древних иконах и фресках. Эта красота и примирила меня с верой. Не с церковью, в которой мне бывало страшно, стыдно и душно, а именно с верой.

Сейчас я не могу назвать себя верующим человеком. Если и определять как-то мое мировоззрение, я бы назвала себя агностиком, пускай в глазах многих эта «средняя» позиция — недостойная. Мне интересна религия с точки зрения эстетики, истории, культуры. Я снова изредка бываю в храмах, захожу туда, чтобы подумать, послушать знакомые песнопения, полюбоваться фресками, но не помолиться.

Иногда я думаю, могла бы я вырасти верующей, если бы не та икона Страшного суда, не обличительный взгляд священника в больнице, не строгие до абсурда правила в православном пансионе? Возможно, мое мировоззрение могло сложиться иначе. Но я тогда была бы, наверное, совсем другим человеком.

Ранее мы рассказывали о том, какие в России существуют обычаи и традиции, связанные с Рождеством. Также смотрите наш репортаж с празднования Рождества Христова в московских храмах.