«Шанс попасть под обстрел был всегда»: вернувшаяся из Донбасса москвичка — о том, что увидела своими глазами

С начала спецоперации всё больше людей объединяются в волонтерские движения, чтобы помогать жителям приграничных территорий, потерявших свои дома и семьи. Москвичка Мария Соколова давно задумывалась о том, чтобы поучаствовать в такой инициативе.

Чувство, что она может сделать для людей нечто важное, побудило ее в этом ноябре наконец осуществить задуманное. Проведя больше двух недель на территории Донецкой и Луганской народных республик, она вернулась в Москву. О том, что она увидела в городах, где звучат взрывы, и как ее изменил этот опыт, девушка рассказала в интервью MSK1.RU.

— Как вы приняли решение участвовать в волонтерской программе?

— Волонтерство — дело для меня не новое. Я с детства помогаю бездомным животным, да и в целом стараюсь не оставаться в стороне, если кому-то требуется мое участие. Не смогла остаться в стороне, конечно, и от такой большой трагедии, как та, с которой столкнулись жители ЛНР и ДНР.

Я просто долгое время не знала, к кому обратиться. Пообщалась об этом своем желании со знакомыми, и одна моя давняя подруга рассказала, что ее коллега-врач попала в волонтерскую миссию. Она поделилась сайтом, где я могла прочитать о разных программах, я выбрала ту, что мне показалась ближе, и подала заявку. Это была программа оказания гуманитарной помощи жителям Донбасса. Через некоторое время со мной связались.

— Как проходил отбор на миссию?

— Тщательность отбора меня удивила. Сначала мне позвонили, чтобы уточнить, действительно ли я подавала заявку и готова ли я поучаствовать в программе в такие-то сроки. Задали, можно сказать, пару вопросов «на адекватность», чтобы понять, действительно ли я серьезна в своих намерениях.

Потом на почту прислали тест. Это уже было сложнее и интереснее. Нужно было решить задачи на скорость вычисления и на логику, а также ответить на вопросы о характере, личных качествах, коммуникативных навыках. Вопросы вроде: «Вот ситуация. Как бы вы в ней поступили?»

Что конкретно они хотели этим узнать, не могу сказать точно, никакой подробной аналитики нам не выслали, просто ответ: прошел — не прошел.

Третий этап — онлайн-собеседование. Задавали вопросы, смотрели на реакции. Спрашивали, например: «К вам на улице подходит репортер, хочет узнать ваше мнение о политической ситуации. Что вы ему скажете?»

Спрашивали еще, например, что мы будем делать, если бабушка начнет скандал из-за отсутствия в гуманитарном наборе тушенки. Нужно ответить, как бы мы себя вели в этой ситуации, как попытались бы решить проблему.

Такой строгий отбор, мне кажется, призван отсеять личностей неуравновешенных, слишком политически активных, тех, кто хочет участвовать в миссии с личными целями, а не просто помогать. Ну и, конечно, отсеивают просто дураков. Возьмешь его, а он на чей-нибудь танк полезет. Говорят, бывали случаи.

— Вас приняли. Что было дальше?

— Нам всем купили билеты. Даже девушке из Сахалина, хотя ее дорога обошлась организации в 20 тысяч. Мы сели в поезд и доехали из Москвы до Ростова-на-Дону, где на базе МЧС организован своеобразный тренировочный центр. Там нам рассказали, как себя вести на месте, что можно, что нельзя делать, какая там будет связь.

Рассказали, что делать, если кто-то окажется ранен, почему нельзя фотографировать военную технику. В общем, напугали нас знатно. Мы уже сидели, думали: «Ну всё, едем на фронт».

Потом нас отправили через границу ЛНР. На пропускном пункте там просто регистрируют въезжающих, никаких сложных процедур нет, как нет и второго погранпоста, как бывает на любой международной границе.

Нас привезли в Луганск. Раздали сим-карты (своими пользоваться было нельзя). Заселили нас в гостиницу, где на удивление было всё необходимое: душ с горячей водой, вполне комфортные номера и даже телевизор.

Помню, в первый день мы после ростовского инструктажа сидели настороженные, наслушались про ужасы. И тут за окном раздаются автоматные очереди. Мы встревожились, переглядываемся. Оказалось, это полигон неподалеку — новобранцы отрабатывают стрельбу.

— Каким был ваш обычный день в качестве волонтера?

— Каждый день был разный. Это радовало, не давало заскучать. Общий момент заключался только в том, что с утра после завтрака мы сначала шли на склад Народного фронта, где расфасовывали гуманитарные наборы. Склад большой, туда привозят всё необходимое: банки тушенки и других консервов, крупы, муку, детское питание, одежду. Мы всё это сортировали, отделяли просроченное от свежего, складывали в индивидуальные гуманитарные наборы.

В один набор (я это, наверное, надолго запомню) входят банка тушенки, банка рыбных консервов, банка любых других консервов, например каша с мясом, крупа: гречка и рис обязательно, плюс любая другая крупа. Также мы клали сахар, муку и гигиенические принадлежности: два куска мыла, зубную щетку и пасту, туалетную бумагу.

Днем нам приходили заявки от разных мест, где требуются наши наборы, и мы отправлялись на выезды.

Мы раздавали гуманитарные наборы и помогали по каким-то бытовым вопросам: что-то отремонтировать, убрать, перевезти. Все поездки были согласованы с военными, командование было в курсе наших передвижений. Это в целях безопасности.

— Как себя чувствуют местные, что говорят? Их жизнь изменилась после принятия в состав России?

— Смотря где. В городах, которые были ближе к границе с Россией, в более или менее благополучном Луганске, куда не залетают ежедневно бомбы, там люди или безразлично, или позитивно восприняли присоединение республик к России. Но до сих пор есть те, кто каждый день прячется от взрывов в подвалах и убежищах. Для них пока мало что изменилось к лучшему.

О политике с местными разговаривать нам прямо запрещено уставом и договором. Знаю только из обрывков услышанного, что с момента принятия в состав России сейчас перестраиваются очень многие службы, как социальные, так и вообще все, включая регистрацию новых авто в ГИБДД (водители уже другие номера получают).

Наверное, они еще не поняли до конца, что теперь россияне. Это же так не заметишь сразу: как жили, так и живут. Гаишники вот на дорогах появились, раньше не было. Следят за скоростью. Местные жалуются еще, что из-за перестройки всех служб сейчас непонятно, к кому обращаться по вопросам жилья, соцобеспечения и любых вообще бумажных дел. Все переводят стрелки друг на друга.

Пункты временного размещения беженцев есть по всей области, и открываются новые. Кого-то размещают там, кого-то — уже в Ростове, но никакими силами и законами не получится утащить бабушек и дедушек, чинящих крышу после прямого попадания где-нибудь под Северодонецком. Они говорят: «Это наша земля, мы тут родились, тут и умрем, куда вы нас тащите? Не пойдем, и всё тут».

— Запомнились, может быть, какие-то человеческие истории?

— Историй много тяжелых. Один дедушка в Северодонецке показал нам подвал, где прятались жители дома, когда начинались обстрелы. Так вот прямо в подвал снаряд и залетел... Не выжил никто. А квартиры многих из них так и стоят целые.

Еще случай нам рассказывала пенсионерка, сейчас помогающая в Народном фронте. Из Рубежного, когда в мае началась эвакуация, уехала семья с тремя детьми в Луганск. Прошло несколько месяцев, фронт отодвинули, и поехала женщина посмотреть, что стало с их домом.

Есть здесь, конечно, место и для радости: мы побывали на очень трогательном детском концерте и на свадьбе военнослужащего, к которому в Луганск приехала его невеста. Еще мы ездили встречать 70-летнюю бабушку из Хабаровска, которая приехала сюда помогать больнице. Ее сын сейчас на фронте, и она просто не смогла сидеть дома.

— Общались с военнослужащими?

— Да, довелось и с военными посидеть за чаем. Спустя некоторое время мы, волонтеры, начали узнавать больше друг о друге, и тогда выяснилось, что одна девушка приехала сюда к своему парню — он служит добровольцем в казачьем полку, который как раз стоял недалеко от Луганска. Воссоединение было трогательным, мы очень порадовались за ребят.

Солдаты рассказали немного о своих буднях. Они действительно на передовой: штурмуют здания, ставят посты, всё всерьез. В казачьих войсках, как нам рассказали, служится лучше: атаманы заботятся о своих, если что-то нужно, закупят, голодными и без снаряжения не оставят. Но, говорят, если хочешь выжить, нужно уметь приспосабливаться: где-то договориться, что-то выменять.

— Какие моменты больше всего отпечатались в памяти лично у вас?

— Тогда мы только приехали в Северодонецк. Вокруг грохочут взрывы. Каждую секунду буквально: ближе, дальше, громче или тише. От этих звуков мурашки по коже. А местные будто совсем внимания не обращают: болтают с нами, шутят, суетятся с проднаборами. «Да это далеко, — говорят. — Десять километров!» Для них это действительно далеко. Там линия фронта, а у них здесь — привычная жизнь.

Еще запомнился эпизод, когда на одном из блокпостов мы пропускали танковую колонну. На дороге заглохла легковушка, и танки должны были остановиться, ждать, пока машину оттолкают. Рядом стоявший водитель вышел, взял из багажника вафли, фрукты, еще какие-то сладости и отнес танкистам. Сказал: «Берите, угощайтесь». Они поблагодарили, взяли.

Один был жуткий момент, но не со мной, я тогда не поехала на выезд, а ребята отправились в сторону Лисичанска. Там была заправка, и в резервуаре для топлива лежали уже очень долгое время тела людей. К ним привезли репортеров, сняли какой-то сюжет. О том, кто эти люди, только слухи ходят, достоверно неизвестно. Но их ведь нужно захоронить… А они там лежат уже долгие недели.

Тяжелое впечатление, конечно, производят сами по себе города, находившиеся под обстрелом. Едешь, а вдоль дороги — полуразрушенные дома. Целые этажи в копоти и руинах, можно увидеть квартиры «в разрезе»: стены, мебель — всё видно с улицы.

Они, кажется, свыклись со своей судьбой и никуда не хотят уезжать. Говорят: «Ну, прилетит к нам на наш еще не разрушенный второй этаж, значит, так тому и быть». В основном это, правда, пожилые люди. Им некуда больше податься, нет родственников, которые могли бы их где-то принять. Они не хотят скитаться по пунктам временного размещения. Считают, что лучше уж жить под риском обстрела, но в родном доме.

В один из дней мы приехали «утеплять» школу. Не знаю, как это еще назвать, мы просто заколачивали выбитые окна пленкой. Нас позвали, потому что дети мерзнут во время уроков. Да, в здании без окон и электричества учатся дети.

— Очень тяжело было психологически?

— Я опытная путешественница, не раз бывала, например, на Русском Севере, где тоже немало заброшенных городов. Сам факт того, что передо мной разрушенные здания, сгоревшие от взрывов, не так меня впечатлил, как момент осознания, что еще недавно эти города были красивыми, чистыми. Я это не сразу поняла. Решила просто загуглить «зима в ЛНР», что-то такое. И увидела аккуратные улицы и дома, скверы, набережные, белый снег, сверкающий на солнце, елки с гирляндами. Очень тяжело стало.

Как нам объяснил психолог еще в Ростове, у каждого этот триггерный момент свой. Мы общались с другой группой волонтеров, они ездили организовывать праздники для детей в Мариуполе. Вышло так: ехали развлекать, дарить радость и веру в лучшее, но половине группы в итоге понадобилась психологическая помощь. Некоторые рыдали и не могли остановиться. Одну девушку пришлось долго выводить из ступора, она увидела, как мужчина пришел к разрушенному дому и начал откапывать тело кого-то из своих родных. Для нее вот этот момент переломным стал. Для каждого — что-то свое.

— А страшно бывало?

— Я работаю промышленным альпинистом, у меня свои отношения со страхом. Нет, страшно не было. Я знала, на что иду, даже когда мы были в нескольких километрах от линии фронта. Само собой, ближе нас никто бы и не пустил.

Разумеется, если бы передо мной что-то рвануло, я бы, наверное, испугалась. Но отсроченной боязни, что вот-вот что-то случится, у меня не было.

Вообще, конечно, человек способен привыкать даже к таким обстоятельствам. В Луганске по улицам ходят вооруженные мужчины, просто даже в кафе сидят, в магазинах продукты покупают. Без камуфляжа встретить человека сложнее, чем в нём. Машины многие с турелями на крышах: УАЗики, пикапы. В некоторых солдаты сидят. И всё это спустя время кажется уже частью привычной жизни.

Взрывы мы, конечно, не перестали замечать, как местные, да и не научились, как они, определять по звуку, чья ракета, откуда и как далеко летит. А там народ правда умеет различать. Но для этого нужно, наверное, в прифронтовом ужасе жить годами…

— Что лично в вас изменил этот опыт?

— Мне кажется, я научилась ценить людей. Всегда считала себя человеком неравнодушным и действительно всю жизнь так или иначе занималась волонтерской помощью. Но в Москве я помогала в основном животным. У нас благополучный город, мне не казалось, что людям требуется мое участие. Бездомные животные виделись мне гораздо менее защищенными существами.

Теперь я знаю как минимум одно место на земле, где люди очень нуждаются в помощи. Здесь я поняла, как важен может оказаться каждый, кто готов не остаться в стороне. Такие моменты позволяют чувствовать себя нужной. А человеку это действительно важно.

Ранее мы публиковали и другие истории волонтеров. Читайте, как москвичка бросила МГИМО и отправилась помогать жителям Донецка и честный рассказ волонтера о том, как сейчас живет Мариуполь.