«Извините, от вашего сына уже ничего не осталось». Как семья ищет тело военного на Украине

Признанные пропавшими без вести военные по закону считаются погибшими спустя 2 года после окончания военных действий. В Госдуме в середине марта внесли проекты, которые упрощают и ускоряют процедуру признания военных на СВО и пропавшими без вести, и погибшими — так семьям солдат будет легче наследовать имущество, получать социальные льготы и выплаты. Меньше чем через месяц — 11 апреля — депутаты приняли эти изменения.

Помимо дебюрократизации есть и другой важный аспект — родные могут перейти из подвешенного состояния в более определенное, но не все семьи готовы смиряться с гибелью близкого только на основании бумаг. Родственники забайкальца Андрея К. восемь месяцев хотят получить его тело.

Андрей отправился на Украину 8 июня — через 5 дней после того, как подписал контракт. Его сослуживцы утверждают, что он погиб — об этом семье сообщили вечером 22 августа. Извещение о гибели военком вручил матери Андрея на следующий день. Позже выяснилось, что документ выдали по ошибке. Теперь военнослужащий считается пропавшим без вести. Восемь месяцев семья не может добиться того, чтобы тело военного нашли и передали им. Официально близким отвечают, что информация находится на контроле у командования воинской части, а место, где произошло столкновение, после которого Андрей попал в список пропавших без вести, в настоящее время неподконтрольно российским властям.

В военном ведомстве в начале 2023-го на запросы жены и сестры военного сообщали, что разыскивают забайкальца в рамках своей компетенции. Попытки выяснить, что случилось с телом Андрея, завели его семью в тупик.

Жену Андрея зовут Катя, у них есть дочка и сын. Андрей — профессиональный военный и долгое время служил в армии по контракту, год воевал в Чечне. Когда началась специальная военная операция, работал на железной дороге, но летом уволился и решил заключить контракт. Из-за опыта боевых действий его быстро отправили на Украину. По рассказам выживших сослуживцев, бой, в котором погиб забайкалец, проходил в направлении поселения В Донецкой Народной Республике — до самого села — российские военные тогда не дошли, попав под минометный обстрел.

Коллеги Андрея скинули семье координаты и сообщили, как он погиб, — нашла сослуживцев сестра Лариса.

— Конечно, кто-то подсказал — тот-то знает точно, он видел [момент гибели]. У нас, конечно, есть сомнения. Видели двоих [погибших]: тела все в крови. Там шоковое у всех состояние [было], мне кажется. Ребята сами раненые… Не знаю. Один сослуживец сказал: «Я их проверил досконально, никак не живые». Другой сослуживец тоже с ним был там, он рассказал нам, что очнулся в яме с кучей трупов, раненый, выбрался из нее и уполз к своим. Наш вроде погиб 16 августа, а в извещении было написано, что 18-го.

Последний раз военный выходил на связь с женой Катей вечером 15 августа (по забайкальскому времени) — написал СМС и спросил, пришли ли боевые выплаты, которые не начисляли два месяца.

— Я ответила ему, что денег нет. Он сделал дозвон или просто сам отключился. Спросила его в СМС, могу ли перезвонить, но больше он на связь не выходил, — рассказывает Катя.

По данным жены и сестры, уже через неделю после боя — 1 сентября — территорию, где действовал Андрей, взяли российские военные. Они же якобы провели зачистку и вывезли останки погибших солдат — тела Андрея среди них не было. Сейчас в Минобороны отвечают, что не могут попасть в то место, где, предположительно, погиб Андрей К. — территория находится под контролем ВСУ. Семье забайкальца в военных ведомствах приводят разные догадки — не исключают и того, что украинские военные могли забрать тела россиян.

Изначально матери Андрея пришло извещение о его смерти — документ вручил военный комиссар и сообщил, что в течение 10 дней привезут тело сына. Накануне приезжали из администрации Могойтуя, где живут родители Андрея, в доме была медсестра. По словам Ларисы, представитель военного ведомства не уточнил, где тело — сказал лишь, как было написано в бумаге — был тяжело ранен, после скончался. Лариса и Катя рассказывают, что всё же точно не известно, попал ли в итоге Андрей в госпиталь, оказался в плену или погиб на месте. Район возможной гибели в извещении для жены военного не указали, его родителям написали, что контрактник умер в селе Владимировке (сослуживцы, по рассказам семьи, называли другой населенный пункт также на В. — Прим. ред.).

После первого извещения родные обратились в прокуратуру и в военный комиссариат, где, по их словам, настояли на том, чтобы у них взяли пробы ДНК. У младшего сына Андрея забрали материал. Лариса и Катя начали спрашивать в комиссариате, где тело их мужа и брата, — и так выяснили, что извещение о смерти — это ошибка. Военные, по словам родственниц, сообщили, что документов, подтверждающих смерть военнослужащего, нет.

— По правилам наша военная часть должна была созвониться с экспертом в Ростове-на-Дону, узнать, есть ли тело. Мы же потом начали: а кто, почему, как? Руками разводили. Это мы уже в прокуратуру сходили, в штаб 29-й армии, и только потом нам разъяснили, почему так произошло, — объясняет Лариса.

Девушки предполагают, что если бы они не обратились в прокуратуру, то, возможно, и получили бы груз 200, но без тела Андрея.

— Мы говорили, что будем делать независимую экспертизу, будем вскрывать гроб, проверять. В штаб армии мы обратились 7 сентября, встретились там с начальником отдела кадров, и на следующий день его признали живым. Вот так мы по цепочке звонили, писали — везде. Мы обращались даже в Следственный комитет.

Новое извещение о том, что Андрей считается без вести пропавшим, его родители получили только в январе, бумагу выдал глава Могойтуя.

— Когда пришло извещение о признании без вести пропавшим, я звонила в Минобороны. Говорила: «Вы же сказали, что с ним всё хорошо, он живой, служит. Вы что, издеваетесь над нами?» Спрашиваю: «Что дальше-то мы делаем?» Они мне говорят: «Это от вашей части зависит». А как часть повлияет? Они здесь сидят, они там служат и воюют. «У них там есть люди от части, если они что-то найдут, заберут и привезут — похороните. Если нет, то значит нет», — говорит Лариса.

Семья подала в суд — для того, чтобы Андрея признали погибшим по показаниям его сослуживцев. Но они не просто хотят получить извещение — а добиться, чтобы тело искали.

— Если он погиб, то пусть нам отдадут тело. Я понимаю, что от тела ничего не осталось, но какие-то кости остались, бронежилет, каска. Я с экспертами разговаривала, они говорят: всё равно что-то есть. Меня в Ростов-на-Дону не пускают — говорят, что нет смысла. Мол, где вы что тут найдете? Погиб — предоставьте тело, мы похороним как положено, чтобы он находился с нами, хотя бы так даже. Вроде головой понимаешь, что вот сидит человек, который там был, он говорит: «Я его проверил, ну нет», — Лариса и Катя не верят в смерть Андрея до конца.

Но говорят, что даже если бы он попал в плен, то не назвался бы своим именем и сделал всё, чтобы его поскорее убрали. Или же не сдался бы — это было не в его характере. Еще не в его характере было бросать друзей — и Лариса до сих пор задается вопросом, почему брата не вытащили.

— Понятно, раненые… Но, может, можно было хотя бы тело забрать? Командир части, который приехал из Украины, говорил нам, что туда заходили наши войска, но тел уже не было, искать было нечего.

Катя вспоминает, как сослуживцы говорили, что роту Андрея вообще не должны были отправлять в бой. У него самого якобы не было с собой документов и жетона.

— В июле у него была сильная контузия, он сломал палец, что-то с плечом было, а их всё равно отправили. Человек в июне уехал, даже не зная, какая у него зарплата. Он собирался ехать домой из-за невыплат — «возвращайте меня», хотел обратиться в военную прокуратуру из-за боевых.

Кто-то из очевидцев говорил, что в июле после ранения Андрей находился в специально выделенном для военных боксе в Волоконовской центральной районной больнице Белгородской области, но официальных подтверждений этому не нашлось.

Несмотря на готовность Андрея взорвать себя, если будет риск попасть в плен (подобное он бросал в разговорах с родными), в семье не отметали предположения о том, что украинские военные могли забрать его раненым.

— Мы обращались с этим вопросом в Минобороны, они нам сказали: он не числится в списках пленных. Предложили нам звонить уполномоченному по правам человека Татьяне Москальковой (омбудсмен курирует вопрос обмена пленными. — Прим. ред.), — рассказывает Лариса. — Я спрашивала военных — как вы можете знать, что у вас его нет? Может, он не называет свою фамилию? В Следственном комитете мне объясняли, что как такового прямого контакта с пленными нет — обмениваются только их данными и численностью. Вот и получается, что нет конкретного списка. То есть как мы думаем? Если военный попал в плен, его сразу опознают, а оказывается такого нет. Наши военные могут даже не знать, что он в плену. Они рассказывали мне, что находят пленных, как и мы — смотрят Telegram-каналы, видео в Сети. Нам приводили примеры, как таким образом находили пленных. В Минобороны говорят, что сейчас всем, кто возвращается из украинского плена, дают просматривать фотографии пропавших солдат. Они смотрят и говорят, кого видели, а кого нет. Андрея никто не подтвердил.

Пока родители, Лариса и Катя искали Андрея, с ними связался украинский журналист и сообщил, что Андрей К. в плену.

— Мы начали паниковать, выходить на Следственный комитет, обращаться в военную полицию, — Катя объясняет, как действовала семья. — Стали разбираться — оказывается, что таким образом посылки какие-то получают, деньги снимают, что это обман. В ноябре уже, после того как учительница Андрея в «Одноклассниках» выложила пост о его пропаже, на моих родителей вышел мужчина — сказал, что служил вместе с ним. Вроде он жив, здоров, с ним всё в порядке, всё нормально, просто тот два месяца не может выйти на связь. Естественно, у нас всё до слез было, я сидела рыдала.

Представившийся сослуживцем человек просил собрать посылку — теплые носки, нательное белье, теплую одежду, сигареты. Денег не требовал. Катя стала задавать вопросы — есть ли на теле мужа татуировки, какой у него позывной. Постепенно родные Екатерины замечали в нем странности — выяснилось, что это бывший зэк, который освободился в августе 2022-го и откуда-то узнал информацию о пропаже Андрея, но как мужа Кати, и потому нашел ее родителей по девичьей фамилии.

Писали семье и другие люди во «ВКонтакте» — говорили, что знают, где Андрей. Даже называли местом его дислокации Горловку.

Андрей собирался вернуться на военную службу и менял армию на железную дорогу с этой мыслью.

— Он не просто так пошел на спецоперацию. Он хотел работать в армии и первый раз попытался заключить контракт в январе, но там не было набора по его специальности — набирали только водителей, а у него нет водительского удостоверения. На железной дороге он работал три года. В мае эти три года подошли к концу, он съездил в военкомат, спросил — там сразу сказали: «Если ты сейчас устроишься, то сразу поедешь на Украину. Сам понимаешь, нам люди, конечно, нужны». Ему не дали даже двух недель или месяца на подготовку. Я задавала командиру части вопрос: «Почему вы его не оставили на учения?» Он сказал, что муж военнообязанный, всё знает и всё умеет. Я настаивала, что за три года он мог потерять навыки.

Родные вспоминают, что Андрей был не из пугливых.

— Он туда шел, говорил нам: «Да что вы переживаете? Я же вернусь, чего со мной будет?» — говорит Катя.

— Что там именно происходило, он никогда не рассказывал. Точно так же он, например, мне звонил: «Всё нормально, всё хорошо». Пока через Россию ехал, звонил по видеосвязи, разговаривал. Он нам не рассказывал про ранения, полученные на Украине. То есть он мне просто позвонил среди ночи и сказал: «Катя, у меня сгорели документы». Я ему: «Главное, ты цел». То есть я даже представления не имела, что у него там случилось, что он контужен. Он звонил по видеосвязи — улыбался человек. Я спрашивала его, почему его не назначили командиром части или отделения. Он сказал, что не стал брать на себя такую ответственность. И стал старшим стрелком.

Катя поняла из рассказов мужа, что после боя в июле, в котором Андрей, как позже выяснилось, получил ранения, он выводил сослуживцев из-под обстрела. И все-таки взял ответственность на себя. Разово он рассказывал о тех событиях отцу.

***

Катя и Андрей поженились в 2015 году, когда родилась старшая дочь. До этого встречались три года. Дочка и сын до сих пор верят, что отец вернется.

— Я как-то тоже, с этим невозможно смириться, — говорит она о возможной смерти мужа. — Я сказала, что буду бороться до последнего, будут все наказаны. У меня была такая, наверное, злость, непонимание, как можно людей отправлять в бой, зная, что они не выживут?

Непонимание сопровождает Катю все восемь месяцев. Десятки писем и ответов они собирают с начала сентября, им с Ларисой пришлось дважды брать материалы для ДНК у младшего сына. Первый забор военные потеряли.

Но есть и то, что поддерживает девушек, — то, как отзываются об Андрее сослуживцы. Они говорят, что если бы все были такие, как Андрей, то спецоперация бы уже закончилась.

— Наверное, так, как с ним поступили, он бы не смог. Если есть возможность — хоть на себе, хоть как, но он бы своего друга забрал. Да даже те, кто ходил с ним в бой, они приехали и даже сами нас не нашли. Или хотя бы в прокуратуру, в Следственный комитет не обратились — просто передайте там родственникам, что нет его. А они тоже молча сидели.

Не понимает Катя и того, как Андрея отправили без документов — она считает, что он мог отказаться идти. По ее данным, в роте были люди, которые якобы подписали отказ. Андрей остался.

— Вот они все и приехали, кто отказался. С одной стороны, обидно: если бы они остались — может быть, по-другому всё и сложилось. А с другой стороны, мы и их тоже понимаем, они же за свою жизнь боятся.

Катя имеет в виду, что с Андреем, по их информации, вышло малое число военных — такое решение якобы приняло командование. Девушки говорят, что шансов у остатков его роты не было.

И Андрей, скорее всего, понимал, на что идет.

— Сослуживец, который вернулся, я его спрашивала — ну что, Андрей как? Он рассказывал, что днем 15 августа перед тем, как идти в бой, он был какой-то грустный. Он сказал мужу: «Ты не ходи в бой». А Андрей говорил: «Ну я что, буду здесь сидеть, что ли? Все пойдут. Просто настроение что-то такое».

Для суда, по словам Ларисы, показаний сослуживцев брата оказалось достаточно. Жене Кате и ей со сбором документов помогал прокурор, он же опрашивал коллег Андрея К.

В военной прокуратуре девушкам сообщили, что человека, отправившего извещение о смерти, возможно, накажут — сделают выговор. Мужчины, который отправил военных на В., а затем сообщил матери Андрея о гибели сына, по их данным, уже нет в живых.

— Он родителям сказал — их нет. «Это я вам подтверждаю. То есть, как бы вам помягче сказать, извините, от вашего сына уже ничего не осталось», — пересказывает Лариса. Ей жалко маму — «это было помягче?»

Перед мамой, которой первой сообщили о смерти сына, а потом об ошибке, по словам Ларисы, никто не извинился.

— Я говорила военным, что вот сколько времени прошло, вы хоть бы родителям позвонили, сказали — извините, мы ошиблись. Дали извещение вам о гибели, сейчас он без вести пропавший, мы принимаем какие-то меры, ищем, что-то делаем. Никто ни разу за это время не позвонил. Как будто был человек, но они его как отправили, все забыли. Им всё равно, они вообще как бы ничего не знают.

Сослуживцев, которые приехали, Лариса и Катя спрашивали, что произошло с телом Андрея, — по рассказам, у него разорвало бронежилет и торчали кости. Но эти детали всё равно не завершают общую картину его гибели.

— Мы каждый месяц пишем, пишем в разные инстанции, организации. Куча заявлений, обращений. Ответ везде один. Ну почти — у одних он погиб, у других — без вести пропавший. В Москве он числится погибшим. Я даже не знаю, как эти ответы назвать, смысла в этих письмах нет.

Родные Андрея К. обращались даже на «Прямой эфир» губернатора края и к депутату Госдумы Андрею Гурулёву, но никаких точных данных о судьбе военного получить от них не смогли.

Иногда скорость работы военных зависит от напора родных — мы рассказывали историю, как мама забайкальца Ивана Шемелина нашла его тело, проведя собственное расследование. Но семья Андрея столкнулась с тем, что след военнослужащего потерялся при сильном обстреле, и версий развития событий после ранения множество: есть крайне неприятные вроде той, что если его похоронили в братской могиле, то ее могли заминировать, и тогда можно не надеяться получить груз 200.

Тела россиян ищет военная полиция. Если территория находится под контролем ВСУ, сделать это практически невозможно, хотя украинское Минцифры использует процедуру электронного опознания погибших противников — если лицо убитого хорошо сохранилось, его могут сверять с фотографиями пропавших военных из России.

Также и родственники, и военные постоянно мониторят социальные сети — видео с пленными, погибшими, посты и треды, сюжеты разных новостных каналов. Иногда доказательства гибели предоставляют именно родные. Могут искать военных через «Красный Крест» и другие гуманитарные миссии. Но основная ответственность за поиск солдата в любом случае лежит на военных.

Журналистам на запросы подобного плана в Минобороны отвечают такими же отписками. В случае Андрея К. в пресс-службе Восточного военного округа, как и в Кыринском военкомате, сослались на служебную тайну.

Когда 14 марта первый зампред Совета Федерации Андрей Турчак анонсировал у себя в Telegram-канале рассмотрение двух документов, которые изменят законодательство в пользу родственников погибших или пропавших без вести солдат, он писал, что подтвердить гибель человека в условиях боевых действий стандартным путем непросто, называя всю процедуру длительной и запутанной.

Теперь для признания военного погибшим достаточно будет заявления командира, видевшего его гибель. Если прямых свидетелей смерти нет, то признание пропавшим без вести займет не менее полугода. Изменений, которые бы позволили усилить контроль или прозрачность процедуры возвращения тел военных, в публичном пространстве на уровне изменения законодательства пока не обсуждали.