«На Москву скидывали 100-килограммовые бомбы». Ветеран — о том, как началась Великая Отечественная война и что было дальше

Феликс Афанасьев — мужчина с мягкой улыбкой и добрым взглядом. Сейчас ему 96 лет. В его квартире всё просто и уютно — маленькие комнатки с коврами, комнатные растения и рассада для дачи на подоконнике. Сейчас ему 96 лет, а в 1941-м исполнилось лишь 15. О том, как для него началась и что было дальше, он подробно рассказал порталу MSK1.RU.

— Я сам родом из Москвы, коренной москвич. В 1941 году закончил школу — семь классов. Это была школа, в которой учились дети, живущие в доме правительства, то есть из «значимых» семей. Например, у нас в классе были дети Вахтанговского театра — потом вы поймете, почему я акцентирую на нем внимание. В 1937 году представителями ЦК ВКП(б) было принято решение о создании специальных школ, которые сейчас у нас называются кадетскими училищами и в некоторых местах кадетскими и классами. Правда, сейчас такие заведения принадлежат Министерству обороны, хотя тогда они принадлежали наркомату Просвещения, и там были только гражданские лица. Туда принимали только после седьмого класса — в третью батарею. И я в начале июня 1941 года подал туда документы для поступления. Она была расположена на Пречистенке. Позже я нашел себя в списках зачисленных, чему был очень-очень рад. Так как это был период летних каникул, многие ребята разъехались и учебное заведение пустовало. Но это позволило мне спокойно пройтись по коридорам и кабинетам и изучить будущее место обучения. Но так позитивно я рассуждал не долго.

22 июня 1941 года я сам слышал по репродуктору обращение Молотова к народу Советского Союза, в котором он объявил о нападении фашистов. Честно сказать, я не знал, что чувствовать — может, в силу возраста я не до конца понимал серьезность ситуации. Наверное, превалировали волнение и страх. Что касается моей семьи, отец был начальником главного управления молочной промышленности, а мать училась в аспирантуре в Институте Международных Отношений. Она 1901 года рождения, участвовала в Гражданской войне, знала пять или шесть языков. Так вот, после речи Молотова мама сказала проверить, как у нас обстоят дела с продуктами. Мне тогда это показалось странным — почему это мы должны думать о продуктах? Всё проверили, и я отправился в магазин. Когда я вышел во двор — а тогда, стоит отметить, почти каждый дом был огражден деревянным забором — повсюду висели плакаты со всем знакомыми заголовками: «Родина-мать!», «Враг будет разбит!» и так далее.

Несколько дней спустя Управдом повесил в подъезде нашего дома объявление: «Всем, кому исполнилось 20 лет, просьба собраться во дворе». Ну а мне 23 июля должно было исполниться 15 лет — вот я и попросился, чтобы мое присутствие тоже учитывали. После этой встречи нам сказали пока отдыхать, но в случае чего быть готовыми ко второму собранию, на котором будут уже распределять четкие обязанности.

Первый налет фашистских самолетов на Москву произошел ровно через месяц после начала войны — в ночь с 22 на 23 июля. Это было страшное зрелище: огромное количество боевых головок падало в самые разные точки Москвы, были частые возгорания. Вместе с ними на столицу скидывали 100-килограммовые бомбы — одна из таких как раз таки упала на театр имени Вахтангова. Вскоре после этого Управдом организовал второе собрание, на котором было принято решение затемнять окна шторами и стекла окон обклеивать полосками бумаги, чтобы в случае чего осколки не летели на головы прохожим. Помню, как мы с мамой вырезали эти полоски из газет. Кроме того, меня и нескольких других ребят назначили дежурными по крышам. Нам выдали куртки, штаны, войлочные сапоги и щипцы. На крышах стояли три бочки с водой, и наша задача заключалась в том, чтобы щипцами перекладывать боеголовки в воду, тем самым деактивировав их. Важно и то, что в то время промышляли очень подлые люди. Что они делали? Представьте себе классическую старенькую пятиэтажку. У каждой были водосточные трубы, куда стекала вода во время грозы.

Конечно же, одной из моих задач также была периодическая проверка этих труб на наличие этих лампочек. Хочу вам еще рассказать о том, как прятали здания, чтобы их не было видно с самолетов — это забавная ремарка. Обычно дома накрывали широкими полотнами, на которых были нарисованы деревеньки и сёла. Таким же образом укрывали и Кремль.

Лето прошло, и 1 сентября в моей специальной школе началась учеба. Помимо общеобразовательных предметов у нас были еще и узконаправленные — такие как строевая подготовка и так далее. В Москве таких школ на тот момент было немного — пять артиллерийских, одна военно-воздушная и одна военно-морская. Если мне не изменяет память, моя называлась «Вторая артиллерийская специальная школа города Москвы». Вскоре после начала учебы мы были переведены в поселок Тучково, где нам было поручено совместно с местными жителями копать противотанковые рвы — два метра шириной и два метра глубиной.

Занятия, конечно, к тому моменту уже приостановили, потому что обстановка накалялась и не до этого было. Мы там находились 10 дней, спали в местной школе — выдали матрасы, на которых я со своими товарищами спал в одежде. Представьте — осень, начинаются холода. Другого выхода не было.

Самый тяжелый момент настал, когда мы вернулись из Тучково. В Москве было объявлено осадное положение. Не знаю, насколько эта информация правдива, но многие говорили, что немецкие танкетки были замечены под Химками. К 16 октября немцы уже подступали со всех сторон: на юге — под Тулой, был взят Наро-Фоминск. Со стороны севера враг, конечно, был чуть дальше, но всё же. Начался этап тяжелой эвакуации. Эвакуировали детей, врачей, учителей, наркомов и специальные школы.

И мы вместе с преподавателями от нашей Кропоткинской улицы пошли пешком до Казанского вокзала — это был единственный вокзал, который еще не был оккупирован. Конечно, там бомбили, но тем не менее проезд оставался открытым. Там нас посадили в теплушки, в каждой по центру стояли печки — середина осени все-таки — и мы ехали пять дней в Сибирь, в Ленинск-Кузнецкий. Далее мы продолжили обучение. Корпусы специальных школ были рассредоточены в Прокопьевске, в Ленинск-Кузнецке и в Кемерове. В общем, все они так или иначе находились рядышком с Сибирью. Обучение продолжалось вплоть до июля 1944 года.

После окончания спецшколы каждому из нас выдали направление в военные училища — я попал в Ростовское противотанковое артиллерийское на конной тяге. Курс обучения был рассчитан на год. Из моих знакомых мало кто попал на фронт, потому что война уже по всем признакам близилась к своему концу, однако многие были направлены в Западную Беларусь и Западную Украину. В моем же училище мы ловили и обезвреживали немецких шпионов. И вот во время учений у нас на конной тяге были пушки 45- и 55-миллиметрового калибра — самые маленькие, которые были в нашей армии в то время. Были, конечно, и дивизионные пушки — 152, 155 миллиметров, но мы использовали зачастую более простые варианты. Были практики, на которых мы отрабатывали тревогу. В таких случаях каждая батарея из трех конных полков должна была держаться друг от друга на определенном расстоянии — от ста до двухсот метров — и следить за своим, если можно так сказать, участком. Также были пушки, о которых я говорил выше, — по одной на каждый ряд лошадей. Меня посадили на первый, передний снаряд. И вот однажды случилась авария — орудие перевернулось. А мы — я и мои товарищи из училища — сидели на нем.

Когда мне делали операцию, врачи обнаружили у меня туберкулез кости. После меня направили в другой госпиталь — уже в Евпатории — где лечили такого рода заболевания. Наверное, это воспоминание о том времени откликается в моей памяти как одно из самых жутких. Ладно, мне наложили гипс на колено — я хотя бы мог немного передвигаться и делать какие-то элементарные вещи — но там были люди, у которых был туберкулез всего позвоночника. Таким образом, они ничего не могли — просто лежали и ждали, когда санитары их перевернут или помогут сходить в туалет. В этом госпитале я пробыл чуть больше года — там же и встретил День Победы.

Август 1945 года. Время поступать в высшее учебное заведение. Поскольку я окончил спецшколу с отличием, у меня было право поступать в институт на бюджет без экзаменов. Я, будучи на костылях, прихожу к заведующему отделением и прошу, чтобы меня выписали к первому сентября домой — я хотел поступить именно в том году, чтобы не терять время. И мне пошли навстречу, так как я часто помогал санитарам, разносил лежачим пациентам газеты. Меня выписали, дали справку, что у меня теперь первая группа инвалидности. И я вернулся в Москву и поступил на радиофакультет в Институт Инженерной Связи, который находится на Моторной улице. Там я проучился пять лет, из них четыре — на костылях. Интересно то, что я являюсь редким примером того человека, который после окончания института работал по специальности — двадцать лет работал инженером связи на севере, в городе Ухта. Так как на севере пенсионный возраст начинается раньше, в 55 лет мне дали пенсию. По возвращении в Москву я продолжал заниматься делами, в том числе участвовать в общественных работах.

Искренне прошу каждого жить настоящим, делать это здесь и сейчас. Не тратить время на мимолетные радости, а вкладывать его в собственное развитие, мысля наперед. Никто не знает, что будет завтра. Я вот, например, и подумать не мог, что на следующий день после 21 июня 1941-го, когда я во дворе еще играл с друзьями, объявят войну.