«Кто-то ломается, а кто-то выходит несломленным»: репортаж из знаменитой тюрьмы «Кресты», от которого стынет кровь

26 ноября стало известно, что изолятор «Кресты» в Санкт-Петербурге передают госкорпорации «Дом.РФ». Из этого места собирались делать музей или бизнес-центр, а в итоге на месте исторической тюрьмы XIX века появятся, вероятно, новостройки. «Кресты» были открыты в 1893 году, годы жизни там провели Лев Гумилев, Анатолий Луначарский и Лев Троцкий. А этим летом в уже нефункционирующей тюрьме побывал криминолог, доцент кафедры уголовного права Уральского государственного юридического университета Данил Сергеев — мы публикуем его репортаж.

С глухим лязгом металлические ворота медленно отъезжают в сторону, открывая взору «привратку» — изнанку знаменитой петербургской тюрьмы «Кресты». Досмотровая яма, КПП, запретная зона, колючая проволока и все традиционные атрибуты тюрьмы. Я захожу на территорию с известным петербургским журналистом Евгением Вышенковым, заместителем главного редактора «Фонтанки», который два с лишним десятилетия назад был арестантом «Крестов».

— Тюрьма живая, людей в ней уже полгода как нет, но вот даже сейчас она наблюдает за нами, — интригующе начинает Евгений. — Она смотрит на нас.

Вместе с нами заходят местный вице-губернатор и другие крупные городские чиновники, врачи, журналисты и ректор творческого вуза, всего 16 человек.

Мы идем к административному корпусу. Людей нет, но отовсюду — любопытные взгляды кошек. Они живут тут давно и не покинули «Кресты» с уходом людей, вместо этого освоив всё пространство старой тюрьмы. В корпусе царит порядок, всё на месте, даже портреты бывших начальников. Ощущение, что сотрудники СИЗО куда-то ненадолго вышли. Мы выходим к небольшому двору.

— Прокуроры и следователи, адвокаты видели только эту часть «Крестов». Но настоящей тюрьмы они не видели, она там, дальше. Мир тюрьмы делится на две части: внешний и внутренний. Сотруднику куда ближе арестант, чем прокурор или следователь, потому что арестант — неотъемлемая часть мира тюрьмы, а прокурор — нет.

— Но это не запрещает сотрудникам тюрьмы бить арестантов.

— Конечно нет, но это ведь тут, внутри. Это мир тюрьмы. Человек, впервые попавший в жернова правоохранительной системы, боится следователя, прокурора, судью, а тюремщик представляется кем-то далеким и неважным. Но оказавшись в камере понимаешь, что как раз тюремщик — самый важный.

Переходим в «первый крест». Мрачноватый холл с большим куполом. Галереи отделены решетками. Экзотические таблички — «медницкая» (что это? медицинская?); «закрывать на два оборота» и т. д. Это бывший туберкулезный корпус. Пересекаем крест и оказываемся в прогулочных двориках.

— Вот он, бентамовский паноптикум: всё просматривается с одной башни.

Кое-где по углам еще лежат пустые пачки и бычки, на стенах выцарапаны статьи УК, имена, аббревиатуры и ругательства.

— Посмотрите, вот оно, небо в клеточку. Сотовые телефоны изменили тюрьму, современники не знают, что такое «ружье», «дорога». А это были пути во внешний мир, связь с волей. Она работала быстрее сотовых и интернета.

— Дворик старинный?

— Да, времен Александра III. В этом дворике гуляли народовольцы, Троцкий, Гумилёв и другие известные арестанты.

Тем временем худющая серая кошка выходит из одного дворика и важно проходит мимо, с любопытством уставившись на нас. Она явно чувствует себя здесь хозяйкой, и ее настораживает наше присутствие. Мы идем за кошкой и попадаем в карцер.

— Фотографировать тут нельзя. Но посмотреть можно.

Двери карцеров несут на себе таблички «Ф. И. О., срок, дата и время водворения в карцер». В помещении дико холодно.

— Это для карцера даже жарко. В настоящие холода арестанты разрезали матрас, залезали в него и грелись. Если давали 15 суток, то засыпаешь нормально в таком холоде день на пятый только, надо привыкнуть. В природе карцеров есть нечто сродни религии. Карцер — это испытание, от его прохождения зависит судьба человека в черном мире тюрьмы. Кто-то ломается, а кто-то выходит несломленным.

В самом конце «продола» (так называют тюремные коридоры) — две камеры карцеров, сохранившиеся со сталинских времен. Более поздние хрущевско-брежневские карцеры в сравнении с этими узкими холодными каменными мешками — вполне себе комфортабельны.

А мы переходим на «второй крест».

Коридор второго креста явно пытались музеифицировать: стены счищены до красного кирпича, который для верности покрасили красной краской, и оборудованы две «музейные» камеры: одна XIX века, а вторая — 2000-х гг. Размер камер одинаковый, но вместимость — разная. В камере царских времен — одно спальное место, а в камере начала XXI — шесть.

Такая камера по факту иногда вмещала до 18 человек. Всего в «Крестах» в 1892 г. было оборудовано 999 камер, и все они — одиночные.

Останавливаемся около одной камеры.

— Эта камера определила судьбу «Крестов».

— ??

— В апреле 2000 г. Путин без предупреждения приехал в «Кресты». Попросил открыть именно эту камеру. А в ней как в троллейбусе в час пик. Растерявшись, он спросил сидельцев: «Как дела?» Ответ был простым: «Не видите разве?» Путин распорядился строить новый изолятор для Петербурга.

— Тогда было 7000 арестантов здесь, проблемой оказалось их перевезти — не было транспорта. Начальник то ли в шутку, то ли всерьез сказал кому-то: «Не найдут транспорт, пойдем пешком по льду Невы». Перевезли.

В центре «второго креста» такой же большой купол и четыре яруса. Поднимаемся на второй ярус.

— Нас 16 человек. Если в 6-местной камере размещалось восемь человек, это считалось курортными условиями. До 12 человек еще могут кое-как разместиться. Но могли затолкать больше. В «лучшие годы» «Кресты» вмещали 12 000 человек. Это целый город. Сейчас на продоле тихо, а в те годы стоял бесконечный гул, который надо было перекрикивать, чтобы быть услышанным собеседником. А сейчас только тюрьма нас подслушивает.

Евгений заводит всех нас в камеру, заходит сам и неожиданно закрывает дверь. На какое-то время в камере воцарилась абсолютная тишина, которую прервал Евгений:

— Нас шестнадцать человек. В 90-е в такой камере вполне могло быть столько арестантов. Мы все разные люди с разными привычками. Представьте, что нам предстоит провести в этой тесной камере год.

— Трудно представить!

— Если мы проведем здесь хотя бы пять часов — мы начнем ссориться: кто-то захочет сесть, кто-то — лечь, кто-то — молчать, а кто-то — говорить. Чтобы уйти от конфликтов, мы будем вынуждены договариваться: выбрать главного, распределить ресурсы. Это модель государства. Первый месяц будет тяжело, а потом привыкнем.

Выходим из камеры и спускаемся на первый уровень. Заходим в следственные комнаты. Одинаковые помещения с прикрученными столами и стульями. Кнопки вызова сотрудников.

— Обратите внимание на комнату в дальнем углу за лестницей. Ее почти не видно с коридора. Это випка. Придет к арестанту красивая адвокат, можно с ней уединиться. Нет, я ни на что не намекаю!

Сотрудник ФСИН, сопровождавший нас, открывает еще одну неприметную дверь. Нас вновь просят не фотографировать. Это коридор смертников — два десятка одноместных камер, где 3–4 месяца приговоренные к исключительной мере ожидали исполнения приговора. Потом тут же размещались пожизненники.

— Смертные приговоры приводили в исполнение в этом же корпусе. «Кресты» были исполнительной тюрьмой, не во всех приводились в исполнение приговоры к ИМН. Исполнителем был засекреченный сотрудник. Только начальник знал, кто это. Это не была основная работа, дополнительная нагрузка. Исполнитель имел право ознакомиться перед расстрелом с материалами дела.

— Где приводили в исполнение?

— Вечером приходил сотрудник, прокурор Калининского района, врач, два помощника. Надевали наручники, могли завязать рот. По рассказам сотрудников, из 100 только один мог кричать. Все знали, что их ждет. Все быстро выходили и шли. Пойдемте, пройдем этот последний путь.

Мы пошли вслед за Евгением по направлению к началу коридора, оказавшись около двери камеры.

— Приговоренного вели гораздо быстрее. Вот эта дверь. Это только с виду камера. Посмотрите, дверь заварена. Но можно посмотреть внутрь через глазок.

Первым подошел ректор творческого вуза и начал комментировать, что видит. Внутри оказалась еще одна решетка, а за ней — лестница вниз.

— Там, внизу, еще одна комнатка. Туда вталкивали приговоренного и производился выстрел из пистолета ТТ. Тело заворачивали, грузили в машину со спецпропуском «не досматривать, не останавливать». Тело вывозилось на кладбище и хоронилось в безымянной могиле. Это всё.

Мы долго молча шли по корпусу.

Каково будущее тюрьмы? Отель? Музей? Евгений полагает, что отель не будет пользоваться спросом, но коворкинг и общественные пространства — вполне. Для музея это слишком большое пространство.

— Тюрьма живая, если ее не занять, она вновь когда-то наполнится арестантами.

***

• Рассказ о том, что известно о старейшей тюрьме Москвы «Бутырке» и как рядом с ней живут люди;

• история экс-члена ОНК Евы Меркачевой о том, что скрывает жизнь в СИЗО «Матросская тишина»;

• побег 13 женщин из Новинской тюрьмы, за который юного Маяковского отправили за решетку.