«Там от людей ничего не осталось». Как после взрывов домов Москву сковал липкий страх, а мы перестали доверять друг другу

— Скучаю по жене — она умерла после взрыва. Душно было в тот день. Она спала на кровати у окна, а я на полу. Звука взрыва я даже не услышал, а квартиру ведь так разнесло. И окна, и двери вылетели в один момент. У соседнего дома панели просто выскочили — груда всего там была. Осколки стекол попали в мою жену. У нее потом от пережитого испуга рак крови обнаружили. 16 лет как ее со мной нет, а чего уж сейчас поделаешь. Страшно так жить, страшно…

Так 86-летний Вячеслав Васильевич, сидя с тростью на скамейке, вспоминает о первых минутах трагедии, которая развернулась на его глазах 25 лет назад. Это был обычный вечер в спальном районе Печатники: жильцы готовились к следующему рабочему дню, смотрели телевизор, собирали детей в школу, кто-то из них ложился спать. И для многих всё это было в последний раз. Останки некоторых так и не найдут — искать и опознавать попросту будет нечего.

8 сентября 1999 года в 23 часа 59 минут 58 секунд девятиэтажка на улице Гурьянова разом сложилась пополам. Из-за мощного взрыва здание буквально разделилось на «левую» и «правую» части — от двух подъездов остался лишь бесформенный строительный мусор, перемешанный с человеческими телами. Задело даже соседние дома, в радиусе полукилометра взрывная волна выбила почти все стекла. В ту сентябрьскую ночь погибли 106 и пострадали около 700 человек.

В конце 90-х в разных городах России друг за другом происходили теракты, гибли сотни людей. Со времен Великой Отечественной войны Москва впервые перешла на военное положение. Город сковал липкий страх: люди боялись возвращаться домой, чтобы не оказаться утром, погребенными под обломками собственных квартир.

С момента трагедии прошло ровно 25 лет. Как сейчас живут пострадавшие? Может ли всё повториться? Действительно ли после серии терактов мы стали друг друга бояться? Начали ли воспринимать произошедшее как историческую справку? В этом попыталась разобраться корреспондент MSK1.RU Вера Борисова вместе с теми, кто видел, как взрывалась Москва.

Большую часть жизни Вячеслав Васильевич вместе с женой прожил в малосемейке в безликом доме — бывшем общежитии, окна которого выходили на дом № 19 на улице Гурьянова. Пенсионер родился в начале Великой Отечественной войны, пережил голодовку — на его век выпал и дефолт, и развал Союза, так уж вышло, что и теракты. Он хорошо помнит ту ночь, когда во дворе не утихал вой сирен спецслужб.

— Сын-то сразу приехал, и в больницу вместе с матерью и со мной отвезли, — рассказал пенсионер. — Потом сказали: «Таких порезов нет — можете домой ехать». Тот дом вообще был… Слава богу, мы немного в стороне жили. Взрыв такой был. Там продовольственный на первом этаже был — туда террористы завезли шесть мешков гексогена. Сейчас на месте разрушенных домов построили 25-этажные дома.

В нескольких домах от Вячеслава Васильевича во дворе на скамейке сидели две подруги — соседки Татьяна и Любовь. На вопрос «Что вы помните о тех днях?» женщины чуть ли не хором ответили: «Жуть и страх». Их дом находился в ста метрах от многоэтажки, которая в ночь на 9 сентября разложилась на кирпичи и балки из-за действий террористов.

— Не знаю, что тогда подумала. Мне показалось, что началась какая-то война. У нас вообще окон не было. Дом этот бедный подпрыгнул, — рассказывала Татьяна, которая работала тогда учительницей в школе напротив. — А мы только тогда ремонт сделали. Кирпичная пыль была везде: во рту, в глазах. Это как после ядерного взрыва.

Из материалов протокола осмотра дома на Гурьянова: квартиры подъездов 4 и 5 полностью разрушены, части их составляющих конструкций находятся в месте завала на уровне 1–3 этажей. <…> Во дворе напротив подъезда 3 примерно в 20 м находится а/м «Москвич-2141» г. н. «Э 8553 МН», кузов серого цвета, который передней частью расположен по направлению к подъезду. Кузов над лобовым стеклом значительно деформирован, вогнут в салон примерно на 20 см по всей площади.

Как было установлено взрывотехниками, мощность взрывного устройства составила 350 кг в тротиловом эквиваленте. Первоначальная экспертиза, проведенная на месте взрыва, показала наличие частиц тротила и гексогена.

Татьяна говорит, что всё еще помнит о молодой семье, которую до трагедии видела почти каждый день на детской площадке. Но ни мать, ни отца, ни даже трехлетнего малыша найти так и не удалось.

— Нет, конечно, они не выжили. Их даже не нашли. Опознали только по волосам. Там была девушка Юля с рыжими волосами. Сыночек Артемчик у них был. Они всегда приходили сидеть к нам на лавочке, помнишь? — спросила у своей подруги жительница дома на Гурьянова. — Там вообще ничего не было, только волосы от нее остались. А от малыша ничего не нашли.

Жительница Печатников вспоминает, что больше двадцати пяти лет назад на первом этаже располагался продуктовый магазин. Подобных было несколько в районе. В их доме тоже.

— Как говорят, машина приезжала и даже нам предлагала завезти сюда мешки с сахаром, в которых был гексоген. Белый порошок был смешан с этим сахаром. Но у нас, я знаю, никто не стал их брать. Наш бы дом тоже рванул. В ту ночь все люди повыскакивали из своих квартир. Голые люди выскакивали из дома. Там груда всего была, — рассказала Татьяна.

Из материалов протокола осмотра дома на Гурьянова: на расстоянии примерно 30 м от фасада дома на газоне находятся фрагменты батареи отопления, многочисленные деформированные металлические конструкции, фрагменты канистр из полимерного материала белого и черного цвета. Примерно в том же районе и радиусе на газоне находятся обрывки картона и полиэтилена.

Местные боялись, что взрывы могут повториться и начали дежурить около домов, чтобы никто из посторонних не зашел и не заложил взрывчатку.

— Мы здесь по 2–3 человека выстраивались. Это был такой стресс, что мы здесь надолго оставались. Я тогда в школе работала, к нам приезжала психологическая служба — люди от страха чуть не с ума сходили, — указывала она в сторону белого здания в двухстах метрах от нас. — Мы очень долго дежурили у подъездов: и днем и ночью. Боялись, что к нам что-нибудь занесут. Настолько сильный стресс был. Ужасно страшно было заснуть.

После взрыва и криков о помощи наступила звонкая тишина. Нарушал ее только гул спасательной техники и хрип раций. Сотрудники МЧС продолжали разгребать завалы, доставать из-под обломков трупы. В это время близкие тех, кто жил в доме на Гурьянова несколько дней обивали пороги моргов, пытаясь узнать: живы их родные или нет.

— Нас успокаивали, говорили: «Знаете, в одну воронку не влетает дважды». Но нас это не успокоило абсолютно. Хоть время и прошло, но ничего не изменилось. Видите, вон там дверь держится на одном крючке, — показывает Татьяна на дверь около подъезда. — Бдительность осталась. Сумку тут бросили — вызвала полицию. Они приехали и проверили ее.

На 13 сентября был назначен общенациональный траур по жертвам теракта в Буйнакске, который произошел чуть раньше трагедии в Москве — 4 сентября. Вместе с тем вспоминали и о тех, кто стал жертвой трагедии на Гурьянова. Но именно в этот день произошел третий взрыв — самый крупный по числу жертв.

В пять утра восьмиэтажка на Каширском шоссе сложилась как карточный домик. Выживших там практически не было — кирпичная масса погребла под собой всех. Погибли 124 человека — 13 из них дети.

Когда прогремел взрыв, Максим Мишарин, которому тогда было 24 года, спал в квартире на втором этаже — прямо над эпицентром взрыва. Проснулся он не от грохота, а от ощущения падения. По какой-то причине он оказался на самой вершине обломков. Лежал под куском бетона и видел, как из других домов выходят люди. Ничего не чувствовал, только заметил, что нога его перевешивается через плечо.

Заснул Максим Мишарин в одной квартире с родителями — 50-летней Верой и 58-летним Феликсом. А проснулся совершенно один. И снова наступила оглушительная тишина — кричать было некому: почти все соседи, включая родителей парня, погибли сразу. На месте.

— Сейчас живем новой жизнью. Уже семья, дети. Нет у них бабушки с дедушкой. Жалеем, что они не увидели внуков, — говорит Мишарин спустя 25 лет. — То, что происходит сейчас в Москве, — не менее страшные трагедии. Ты никогда не знаешь, идя на концерт или еще куда-нибудь, что вернешься живым. Может пролететь, а может и нет.

Под завалами находился еще один житель дома на Каширском шоссе — 46-летний Юрий Сафонцев, которого придавило бетонной плитой. Он попытался крикнуть соседям: «Тяните меня за руки, давайте». Во рту и глазах у него была одна кирпичная пыль. Он видел, как придавило кирпичами жену и дочь. Их голоса он слышал еще несколько минут до того, как они навсегда замолчали.

Но сил у них выбраться самостоятельно не было. Мишарина и еще одного человека вытащили из обломков спасатели. На тот момент больше выживших обнаружить не удалось.

На месте взорванного дома благоустроили сквер, поставили скамейки, где по вечерам сидят мамочки с колясками. В центре стоит монумент с надписью: «Вечная память москвичам — жертвам террористического акта, погибшим при взрыве 13.09.1999». Чуть поодаль — мемориальная табличка, на которой золотыми буквами высечены имена тех, кто оказался под завалами собственного дома. И каждая фамилия указана друг за другом по два или даже три раза — вытаскивали погибших целыми семьями.

Под именами в вазах стоят красные гвоздики и лежит гора плюшевых игрушек, которые местные жители приносят каждую годовщину. Там же приложены уже выцветшие от времени фотографии, бережно накрытые пленкой: вот молодая пара стоит в обнимку, а вот улыбается мать с дочкой, а здесь скромно стоит девушка с фотоаппаратом.

— Мы спали, конечно, в пять утра это всё рвануло. Нас всех будто бы перетрясло. Мои окна туда, слава богу, не выходили на этот ужас… — спустя годы вспоминает Гульнара, жительница соседнего дома на Каширском шоссе. Она каждый вечер гуляет здесь со своими внучками. — Мы всё видели, всё пережили. И знали их, и искали друзей там своих. Никого не нашли. Забывают обо всём этом, и мы тоже хотим. Но не можем почему-то.

Из приговора Верховного суда: В результате взрыва от воздействия разрушенных конструкций здания, осколков разбитого стекла, возникшего пожара и задымления, ударной и звуковой волн взрыва, вторичных снарядов — предметов обстановки квартир, в которых находились пострадавшие в момент взрыва, и от других, связанных со взрывом, травмирующих факторов погибли находившиеся в тот момент в беспомощном состоянии — в состоянии сна и в болезненном состоянии — граждане преклонного и малолетнего возрастов, в доме № 6 корпус 3 по Каширскому шоссе.

Среди жителей Печатников были и те, кто только заехал в новую квартиру и только-только начал обустраиваться.

— Мы только купили свою первую квартиру на прудах в Южном округе Москвы и находились еще в дофаминовом настроении от происходящего, — рассказывала местная жительница Ольга. — Была отличная сентябрьская погода, состояние бабьего лета, когда кажется, что зимы не будет никогда. 1999 год. Мы только оправились от кризисного годового дефолта. Мир начал оживать. Появились новые краски и настроение не выживать, а проживать жизнь по-настоящему, без остатка. Мне совсем не хотелось спать, распирало счастье, что в 30 лет я стала обладательницей собственной квартиры. Хотя еще год назад даже трудно было об этом мечтать, так это было всё нереально.

Взрывная волна задела и соседние дома — у некоторых даже снесло балконы. Валентина Иванова живет на Каширке больше 50 лет. Еще несколько дней после взрыва, возвращаясь с работы, она перешагивала через сигнальную ленту, чтобы зайти в свой подъезд.

Дружили тогда домами, и люди долго не могли поверить, что больше никогда не встретятся случайно с соседями в магазине или на автобусной остановке, не спросят, как прошли выходные, как у дочки или сына дела на работе.

— С моим сыном девочка Оля училась, а потом она в старших классах в другую школу по соседству перешла — там более сильные ребята учились. Она мне потом говорила: «Теть Валь, а чего ваш Колька-то со мной не пошел, — вспоминает Валентина Ивановна. — Там же ему лучше будет». Потом через время я встретила ее в парикмахерской. Рассказывала, как в медучилище поступила. Это был как раз сентябрь — на первый курс она пошла. А потом всё: не стало ее. И матери ее не стало.

— Тогда шел дождь, страшный дождь. Дымища такой был. Все сразу прибежали. У нас на антресоли были стекла. Их все начисто выбило оттуда. Все покосилось. В соседнем подъезде все перегородки легли. Потом нам говорили, что даже в школе соседней была заложена взрывчатка, — вспоминала пенсионерка. — И мы начали дежурить. До февраля где-то мы выходили и по вечерам ходили вместе с сыном.

Еще некоторое время, пока спасатели разгребали завалы, а территория была оцеплена — жильцов соседних домов пускали только по паспорту.

— Потом у нас на этажах сидели ребята из милиции, — рассказала жительница дома на Каширке. — Они сидели там, проверяли. У нас говорили в доме, что кто-то поедет кого-то из пропавших тогда еще искать. Но а кого там можно было найти? Там от людей ничего и не осталось.

По словам Валентины Ивановны, с каждым годом к мемориалу в день памяти всё меньше приходит людей: кто-то умер, кто-то переехал уже. Но она и ее соседи продолжают туда приходить каждый день на протяжении 25 лет. Например, идут в магазин и хотя бы на минутку задерживаются около мемориала.

Пенсионерка говорит, что после того взрыва в соседнем доме она еще долгое время боялась уснуть и не проснуться. Но спустя годы отшучивается со словами: «Я свое уже пожила, могу и помирать. А тут молодых много. Им туда со мной нельзя».

— Тогда у нас рвануло, на Гурьянова рвануло, потом на «Автозаводской» метро рвануло. Мы не знаем, как ехать, как жить. Как мы можем доверять кому-то после этого? Как могли это всё допустить? И ведь не один раз всё это было, — с возмущением говорит Валентина Ивановна.

Когда в Москве прогремела серия взрывов, на помощь привлекли сотни сотрудников спецслужб. Они сутками разгребали завалы, со служебными собаками пытались отыскать выживших. Среди спасателей и на улице Гурьянова, и на Каширском шоссе работал офицер МЧС Сергей Кавунов.

— Тогда я был начальником оперативного отдела по ЦАО. Только вернулся с тушения пожаров. В то время не все наши подразделения были оснащены, как сейчас. До организации поисково-спасательной службы у нас служили в основном солдаты-срочники — два года отслужили и уходили, — вспоминает Сергей Кавунов. — Мы-то офицеры оставались. Силы, которые реально реагировали, можно было по пальцам пересчитать: 6–7 человек на Москву, представляете?

Когда случился первый взрыв в Москве, Сергея Кавунова и других сотрудников МЧС подняли по тревоге.

— Для нас это были первые такие серьезные выезды. Угроз взрыва было много. Взрывчатку находили везде: на вокзалах закладывали, из школ эвакуировали. Тогда это было валом всё, — рассказывает Кавунов. — Но таких серьезных ЧП не было ни разу в нашей практике. После трагедий мне предложили пойти служить офицером по применению силы для ликвидации ЧС — серьезные перестановки были везде в то время.

— Я туда приехал уже днем. Людей вытаскивали до последнего. Тела уже, конечно. Разрушения были очень масштабные. Досталось и соседним домам, куда прилетали куски. Это была большая груда кирпичей, железа, арматуры и трупов.

Работу на месте ЧП поделили на несколько секторов. Бригада Сергея Кавунова работала на разборе завалов.

—  У нас было правило: «Если даже человек погиб, то надо его максимально аккуратно извлекать, чтобы тяжелой техникой не повредить тело». Экскаватором и самосвалом быстро это не сделать. Потихонечку ковшиком разгребали, если что-то появлялось сразу — стоп, работа. А потом уже руками. Находили тело, приглашали следователей, потом убирали его в пакет. Мы семьи прямо доставали, которые засыпали вместе: муж, жена, ребенок. А рядом — детская кроватка. Как на археологических раскопках.

Как объяснил бывший сотрудник МЧС, найти живых после взрыва на Каширском шоссе было практически нереально — дом был кирпичный.

— Подобные дома складываются так, что не остается свободных пустот. В панельном всё наоборот. Когда складываются плиты, так или иначе остаются зазоры, куда могут упасть люди, — объяснял офицер МЧС. — И какое-то время там находиться. При этом плиты имеют большую опасность, нежели кирпичи. Конструкции разрушены и находятся в неустойчивом положении. И это как карточный домик: за одно потянул и разрушилось всё остальное. На Гурьянова работать было сложнее, чем на Каширке.

Во время проведения работ, когда спасатели на протяжении нескольких дней монотонно разбирали куски бетона, а в обломках находили застрявшие трупы москвичей, со спасателями произошел странный случай.

— Для меня это был шок. Работает техника, повсюду игрушки, обломки — тяжелая обстановка. Мы двое суток уже работали на Гурьянова. Экскаватор делает очередной гребок, а из горы строительного мусора вылетает воздушный шарик. Целый воздушный шарик. Как он уцелел этот шарик? Сюрреалистичная картина была. Мы со спасателями смотрим на него и думаем: «Ничего себе». 10–15 секунд мы провожали шарик взглядом. Оторопели, как это вообще могло произойти. Какой-то символизм в этом присутствовал.

Это преступление стало неожиданностью не только для людей, но и для спецслужб. Никто не ожидал, что целью террористов станут жилые дома.

После взрыва на Каширском шоссе — 13 сентября Генпрокуратура РФ возбудила уголовное дело по ст. 205 УК РФ («Террористический акт»). Начались следственные мероприятия.

16 сентября 1999 года в 5:57 в Волгодонске Ростовской области рядом с девятиэтажным жилым домом № 35 по Октябрьскому шоссе взорвался грузовик ГАЗ-53 со взрывчаткой. От взрывной волны была разрушена фасадная часть дома. Из завалов было извлечено 18 погибших, 1 человек умер в больнице, еще 89 — получили ранения.

22 сентября 1999 года дела по взрывам домов объединили в одно делопроизводство.

По данным следствия, теракты были организованы и профинансированы руководителями незаконного вооруженного формирования — Исламского института «Кавказ» — Амиром аль-Хаттабом и Абу Умаром. Взрывы произошли не только из-за желания запугать мирное население. Боевики ответили местью властям за то, что российские военные остановили их во время нападения на Дагестан в августе 1999 года.

— После 1991 года вся страна, конечно, находилась в ужасном хаосе, — объяснил MSK1.RU полковник, бывший начальник Центра общественных связей ФСБ Василий Ставицкий. — Известно, так сказать, и разруха, и нищета, и беспредел. Следствие того беспредела, хаоса, который был у нас в России во времена Ельцина, с одной стороны. С другой стороны, активность вот этих боевиков, которые не остановились. И получилось, что столько крови в итоге вылито.

Следствием выявлена причастность к организации и совершению взрывов домов в Москве на улице Гурьянова и Каширском шоссе 9 и 13 сентября 1999 года и в Волгодонске 15 сентября 1999 года Ачимеза Гочияева, Хакима Абаева, Равиля Ахмярова, братьев Заура и Тимура Батчаевых, Адама Деккушева, Юсуфа Крымшамхалова и Дениса Сайтакова. Заказчиками теракта названы полевой командир Хабиб Абу-эль-Рахман Хаттаб и его помощник арабский шейх Абу Умар Мохаммед аль-Сейф.

Началось всё еще за несколько лет до того, как дома сложились пополам, а семьи потеряли своих родных. Когда-то успешный коммерсант в сфере строительства, Гочияев в 1997 году увлекся идеями ваххабизма и отправился проходить подготовку в лагерь Хаттаба «Кавказ», где и получил задание. Боевик жил в Москве и знал город, поэтому его назначили руководителем группы из 15 человек. Главная цель — взорвать дома.

Большую часть из 14 тонн взрывчатки террористы изготовили на заводе минеральных удобрений в Ставропольском крае. Затем расфасовали в мешки из-под сахара с логотипом Эркен-Шахарского сахарного завода. Оттуда террористы перенаправили их на продовольственную базу в Кисловодске, которой заведовал дядя одного из террористов — Юсуфа Крымшамхалова.

Взрывчатку везли в старом КАМАЗе, безо всяких сопроводительных документов. Удалось это благодаря другу Крымшамхалова, сотруднику кисловодской ГИБДД Станиславу Любичеву. За мешок сахара милиционер помог боевикам без проблем преодолеть КПП между Чечней и Ставропольем. Впоследствии за помощь террористам его приговорили к четырем с половиной годам лишения свободы.

Девять тонн взрывчатки прибыли в Москву 5 сентября на фуре. Дальнобойщики до последнего были уверены, что везут груз Эркен-Шахарского сахарного завода. В столице взрывчатку уже ждал Ачимез Гочияев: к тому моменту он успел зарегистрировать фирму «Бранд-2» по документам жителя Ставрополья Мухита Лайпанова, который весной 1999 года погиб в ДТП.

Под видом гендиректора компании Гочияев арендовал место под «сахар» на территории склада на Краснодарской улице. 7 сентября мешки перевезли оттуда в арендованное террористом помещение на Каширском шоссе, а 8 сентября — в помещения на улице Гурьянова и на Борисовских прудах. Позднее следователи и по третьему адресу найдут тонны взрывчатки, которая могла сдетонировать.

Из материалов уголовного дела: 13 сентября 1999 года в ходе осмотра нежилого помещения, расположенного на улице Борисовские пруды, дом № 16, корпус 2, были обнаружены и изъяты: 50 мешков с бирками «Сахар», в 38 из которых находилось сыпучее вещество серебристого цвета, а в 12 — сахарный песок; 13 предметов, похожих на электродетонаторы; 2 бухты детонирующего шнура; 6 коробок цилиндрической формы со световыми индикаторами красного цвета на боках коробок и выходящими из коробок двумя проводами, а также ряд других предметов и веществ.

Через шесть дней после взрыва на Каширском шоссе террористы Юсуф Крымшамхалов, Адам Деккушев и Тимур Батчаев были объявлены в розыск. Арестовали террористов только в 2002 году. В живых из тех, кто организовывал взрывы в Москве, остались Юсуф Крымшамхалов и Адам Деккушев. Обоих в 2003 году приговорили к пожизненному лишению свободы.

21-летнего Дениса Сайтакова и Равиля Ахмярова убили во время спецоперации в Чечне, Хакима Абаева силовики ликвидировали 30 мая 2004 года в ходе спецоперации в Ингушетии. До сих пор неизвестна судьба лидера группировки — Ачемеза Гочияева. Он числится в международном розыске. В 2007 было известно, что он всё еще жив.

Через год после нескольких успешных операций компетентных органов Карачаево-Черкессии против ваххабитов Гочияев скрылся за границей. В конце 2004 года появилась неподтвержденная информация, что «Гочияев жив, попеременно находится то в Чечне, то на территории КЧР и готовится к новым терактам». По последним данным, террорист до сих пор может скрываться в Турции. По другой версии, его убили в Чечне.

Но не все были согласны с официальной версией следствия. Была и альтернативная, которую некоторые журналисты и исследователи считали конспирологической. За эти годы не появились факты, которые смогли бы ее подтвердить. По этой версии, за взрывами домов стояли российские власти.

По мнению представителя ФСБ Андрея Ларюшина, теория заговора была искусственно создана по личной инициативе или при большой поддержке российского предпринимателя и политика Бориса Березовского.

Тогдашний мэр Москвы Юрий Лужков заявлял, что версия о причастности российских спецслужб к терактам — ложь. По его словам, ее даже нельзя было рассматривать. В произошедших событиях он усматривал так называемый «чеченский след».

— Природа этих терактов известна. По оперативным данным, которыми располагала ФСБ России на тот момент, были даже установлены личности людей, их осуществившие. Это, конечно, Чечня, — говорил Лужков.

Эту теорию подкреплял инцидент, произошедший в Рязани, который журналисты окрестили «рязанским сахаром». 22 сентября 1999 года около 9 вечера жилец дома № 14/16 по улице Новоселов в Рязани Алексей Картофельников заметил двух мужчин и женщину. Они несли мешки из легковой машины в подвал. Код региона на госномере машины был заклеен бумагой, а на ней от руки написано число 62 (код Рязанской области). Позднее в мешках нашли взрывчатку. Силовики объяснили произошедшее «учениями».

— Местным поставили задачу проверить бдительность населения. Это был действительно сахар и прочее, — рассказал MSK1.RU полковник, бывший начальник Центра общественных связей ФСБ Василий Ставицкий. — Но перевернуть это в то, что сама контора, сама ФСБ провоцировала эти взрывы, ребята, не надо лукавить. Никто не мог себе допустить такой мысли. Это просто бред.

После серии терактов, которые прогремели не только в Москве, но и других городах, российские власти задумались об усилении безопасности. Но получилось так, что ее ощущение стало важнее реальной безопасности.

— Вы можете поставить себе множество домофонов и железных дверей, но тогда опасность будет подстерегать за последним домофоном, — объяснил MSK1.RU урбанист Аркадий Гершман. — Поэтому безопасность не измеряется числом камер, хотя она и может рассматриваться с разных сторон. — Одна из них — социальная атмосфера: насколько люди доверяют друг другу и формируют сообщества.

По словам Аркадия Гершмана, после взрывов у жителей появился страх за свою жизнь. При таких условиях возникают и вопросы к власти, и желание хоть как-то обезопасить себя, используя для этого любые способы.

— Конечно, служба безопасности метро или вокзала расскажет, сколько они отобрали у стольких пассажиров граблей, аэрозолей и других запрещенных предметов, — рассказал урбанист. — И если бы они этого не сделали, то Москва бы обязательно рухнула. В 2010-е годы «театр безопасности» стал своеобразным ответом на теракты — получился быстрый и тупой ответ. Как минимум это перекладывание ответственности. В нормальной ситуации спецслужбы вообще не должны допускать, чтобы террорист вышел на улицу с бомбой. А если кто-то принес ее в метро, то крайним становится сотрудник метро, который недосмотрел.

Как объяснил Аркадий Гершман, после ЧП, в том числе терактов, появились зоны досмотра, металлические рамки, которые создают ощущение безопасности. Но не обеспечивают ее.

— Это было легко продать. Общество напугано. Заинтересованные лица показывают: смотрите, мы не сидим сложа руки, мы будем делать вот это и это. И вам станет жить безопаснее. А то, что станет жить не безопаснее, а сложнее и дороже — кого это волнует. Также появился проект «Безопасный город», где вся безопасность сводится к установке камер на каждый столб и подъезд. Москва — передовик, и у нее их больше, в более бедных дела обстоят не так хорошо.

— Насколько такая система работает с точки зрения реальной безопасности — предотвращения правонарушений, спасения жизни и здоровья — вопрос открытый, исследований на эту тему у нас никто не проводил, — добавил Гершман.

Тех, кто оказался погребенным под домами в Буйнакске, Москве и Волгодонске, уже не волнует ни официальная версия следствия, ни альтернативная. На месте взорванных многоэтажек не стали строить новые.

Только неподалеку власти воткнули 25-этажные дома. А рядом — храм-часовню в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость» — немногое, что до сих пор напоминает о погибших. Рядом мемориал — точно такой же, как у дома на Каширском шоссе.

В этом храме служит Эдуард. Он каждый день приходит туда и неспешно убирает потухшие свечи, следит за лампадками и состоянием часовни. Теракт буквально произошел на его глазах — жил в соседнем доме и через 20 минут после взрыва уже стоял на пепелище.

— До Марьино звук грохота долетел, — вспоминал Эдуард. — У меня друг был. В тот день он домой возвращался на машине. Ему позвонили и сказали: «Славка, твой дом взорвали». Он на скорости погнал обратно — к маме и папе. Приехал, а его подъезд целый. Была у меня знакомая, которая жила в этом доме. Но ее не нашли.

На нижних этажах храма в кабинете отца Владимира, который проводит там службы, стоит реконструкция взорванного дома — ее сделали местные жители. На ней детально заметно, что именно стало с многоэтажкой: хлопья строительных конструкций из бумаги валяются грудой внизу, металлическая проволока — стержни дома — торчат из разных углов, в маленьких окошках всё еще горит свет. Но ни дома, ни людей, которые в нем жили, уже нет.

— Жильцы помнят. Более того, каждый год собираются в 12 часов. Муж у меня умер два года назад. Каждый год покупал цветы и приносил к мемориалу, — говорит Любовь, жительница дома на Гурьянова. — Сейчас уже меньше, конечно, людей приходит.

Максим Мишарин, чьи родители погибли при взрыве на Каширском шоссе, работает недалеко от места, где раньше был его дом. Несколько раз в месяц он приходит к мемориалу. Но говорит, что время действительно вылечило. О том, что было, пытается не вспоминать. Своим детям тоже не особо рассказывает о трагедии, хотя понимает: они скоро сами узнают и поймут.

— Другую квартиру родителей, куда часто приезжали отдыхать, мы с сестрой продали. Тяжело было там находиться — я не смог. Спустя 25 лет я бы вряд ли ее продал. А тогда было плохо. Смотрел на эти тарелочки, вилочки, которыми они ели. Всё же родное. Физических травм после взрыва у меня уже нет — только новые появились. Моральных тоже нет, кроме постоянно гудящей головы. Контузия, видимо, была. Мы живем уже другой жизнью.

Одни стали забывать о трагедии, для других — это всё еще ноющая боль, которую не получилось залечить, даже спустя годы. Жительница Печатников Ольга, которая въехала в новую квартиру незадолго до взрыва, до сих пор страдает от панических атак.

— Самое страшное проявилось после взрыва. Это страх, который у многих из нас, жителей страны, поселился в нашей жизни. Страх внезапный, неконтролируемый, когда перестаешь спать совсем. И вот каждое утро в четыре утра я просыпалась от панических атак. Каждое утро я задыхалась. Я так к этому привыкла, что это стало моей жизнью. Слышала, что это пройдет. Но оно не прошло. Только еще глубже зашло под кожу. Я даже забыла, откуда у меня появились эти утренние панические атаки.

Ольга переехала в Сербию, но и там через полгода начала просыпаться — всё так же в четыре утра. Просто лежала и тихонько ждала.

—  Ждала очередной приход жуткого страха. Но постепенно он ушел. Не совсем, бывает, что накрывает. Теперь я-то знаю, что это как беременность: такой страх не рассасывается сам по себе.