Через смерть, огонь и грязь: военный медик откровенно рассказал о своих буднях на СВО

24 февраля Владимир Путин принял решение о начале специальной военной операции в Донбассе. Прошло уже больше шести месяцев, в России успели появиться первые ветераны СВО, которым полагаются различные льготы.

Александр (имя изменено) — обычный хирург-дежурант одной из частных больниц Москвы с 12-летним стажем. В начале специальной военной операции он добровольцем отправился туда на два месяца по контракту. Там он был санинструктором — вытаскивал раненых под обстрелами с поля боя и оказывал первую помощь. Александр рассказал MSK1.RU, с чем столкнулся на передовой спецоперации и каким человеком вернулся оттуда.

— Как вы оказались в зоне боевых действий и почему вы вообще решили туда отправиться?

— Врачу крайне просто попасть на фронт. Я пришел в военкомат, зашел в кабинет к военному комиссару и сообщил ему, что я хочу помогать раненым. На что комиссар так же просто мне ответил: «Прекрасно, у нас как раз формируется отряд добровольцев! Там и врачи требуются. Готовы пойти?» Недолго думая, я сказал: «Да, мне это интересно».

Еще во время сборов на военной кафедре в медицинском институте я почувствовал, что ощущаю тягу к военному снаряжению, оружию, технике, военной форме. Мне нравилось ощущать себя частью этого. Помню, очень, в отличие от «сослуживцев», сожалел, что сборы длятся чуть меньше месяца, а не, скажем, полгода. В итоге я получил военный билет с надписью «годен» и званием «лейтенант медицинской службы запаса».

— А срочную службу проходили?

— Не пришлось. Но сложилось так, что после окончания вуза я оказался в госпитале ФСБ, где мало того, что почти все врачи прошли армейскую службу, да еще и некоторые из них побывали в зонах боевых действий. А я совсем не имел отношения к армии и чувствовал себя «гражданским». Ну а потом из госпиталя пришлось уволиться, так что о всяких секретных спецподразделениях можно было забыть навсегда.

— Как вы решились поехать на СВО?

— У меня в конце февраля как раз был перерыв в работе — больница «отмывалась» после COVID-19, я практически целыми днями не мог оторваться от телеграм-каналов. Я смотрел абсолютно все новости по этой теме.

Многие кадры были очень жесткими: пленные, тяжелораненые, убитые с обеих сторон, корпуса бронемашин, сгоревшие полностью вместе с экипажами, ракетные удары, мародерство, разгул преступников, бесплатно получивших оружие, и так далее.

Я буквально увидел себя среди этих искореженных машин и выгоревших домов, хотя еще и не представлял, каким образом это проверну и в качестве кого конкретно поеду. Но уже знал, что окажусь там. Не каждый человек, сидя на диване и смотря ролики в телеграм-каналах, принимает решение отправиться в зону боевых действий. Но именно так в итоге со мной и случилось — я отправился на фронт.

Командировка на СВО

— Какие были ваши первые впечатления от командировки?

— В целом — были очень яркие. Я оказался практически на передовой, был военным фельдшером и даже ниже: эта должность называется санинструктор. А если по-современному: тактический медик или парамедик. Хотя санинструктор лично мне почему-то больше нравится. Так что, мягко говоря, военкомат меня не совсем туда направил. Тем не менее со своими непосредственными обязанностями я справился. Ну а вообще, что касается моих самых первых впечатлений и впечатлений вообще...

Страх был первое время очень выражен, но потом на душе стало спокойно: что будет, то и будет. В конце концов это может в любой момент случиться и в мирной жизни. Вот, к примеру, в ДТП на дорогах одной только России гибнут за год более 10 тысяч человек, а еще 30 тысяч «инвалидизируются», но ездить в машинах никому не страшно.

Еще было воодушевление, радость и гордость от того, что оказался и живу в условиях, о которых большинство людей на планете знают только по книгам и фильмам. От того, что сумел выйти далеко и надолго за пределы своей зоны комфорта, выжил и вернулся. Радость от того, что не остался в стороне, что, рискуя жизнью, принимаю непосредственное участие в истории своей родной страны.

— Чем вы по сути занимались?

— Санинструктор — это тот человек, который вытаскивает за шиворот раненого из окопа или воронки и тащит его волоком по кустам, подставляясь при этом под хаотично разлетающиеся кругом осколки, свистящие повсюду пули и тому подобное. Санинструктор обычно работает в так называемой «красной зоне», зоне непосредственного огневого поражения со стороны противника. Еще есть «желтая зона» — та, где есть надежные укрытия и куда может подъехать транспорт для эвакуации раненых. И «зеленая зона», где вероятность огневого поражения от противника очень низкая — то есть это тыл.

Получается «красной зоной» может стать всё что угодно: даже в госпиталь в глубоком тылу может прилететь ракета. Или в тылу может оказаться ДРГ (диверсионно–разведывательная группа. — Прим. ред.) противника и начать там бой.

Если раненые есть — санинструктор оказывает первую медицинскую помощь, находясь в зоне непосредственного огневого поражения, и рискует вместе с остальными быть раненым или убитым. После оказания первой помощи санинструктор должен эвакуировать раненого в условную «желтую зону» — дом, бетонный забор, блиндаж или подвал — откуда пойдет дальнейшая эвакуация раненого в «зеленую зону» — медицинский пункт, медицинский батальон или госпиталь.

Это, безусловно, очень опасно, но стоит сказать, что девяносто пять процентов времени пребывания там проходят спокойно. Так было у всех в моем подразделении, ведь мы были во втором эшелоне.

— Быть полевым врачом оказалось сложнее или легче, чем гражданским хирургом?

— Сама работа оказалась, на мой взгляд, куда проще, чем на «гражданке». Не нужно быть врачом, чтобы просто заткнуть рану, замотать ее, наложить жгут, примотать кость к туловищу. Или оторванную руку примотать к телу, чтобы она где-нибудь по пути не потерялась, ну и так далее в том же духе.

Главное — как можно быстрее погрузить раненого в машину, которая отправит его в госпиталь, и в госпитале, если они успеют его спасти, уже будет оказываться полноценное лечение — ему будут шить артерии, шить нервы, вены, наблюдать после операций и прочее. Жизнь раненого напрямую зависит от того, насколько быстро и правильно он будет обнаружен, перевязан и транспортирован в госпиталь подальше от места близкого боевого контакта с противником.

— С какими трудностями вы столкнулись на СВО?

— Самое тяжелое для санинструктора — то, что надо идти, а точнее ползти или бежать в простреливаемую зону, туда, где уже был ранен один боец и, возможно, противник. Например, снайпер противника, специально стрелявший в ногу или руку, как раз и ждет подхода второго, чтобы раненых стало два. А также то, что оказывать медицинскую помощь часто приходится в совершенно неподходящих условиях: дождь, грязь, осыпающаяся в окопе земля, густая трава, кустарник, кузов прыгающего по ухабам «Урала».

Возможно, в данный момент противник уже через беспилотник видит, что идет эвакуация раненого санинструктором, и как раз наводит миномет на этот участок.

— Какой был самый сложный случай?

— Однажды наш взвод в деревне попал под сильный артиллерийский огонь. Мы сидели за столом на улице и обедали, когда услышали «выходы» — хлопки ракет, выходящих из направляющих, а потом быстро нарастающий свист. Мы забились в подвал всей толпой — и не зря: над нами начались многочисленные прилеты. Бетонный потолок подвала весь дрожал, к нам прибежала ошалевшая от страха деревенская псина и забилась в самый дальний угол. И тут я услышал крики снаружи, от которых похолодел: «Док, быстрее! Где док?»

В подвал вбежал боец из соседнего взвода: наверху есть тяжелораненые. Он буквально тянул меня за рукав наружу. А наверху всё гремело и содрогалось. Я насилу уговорил его дождаться хотя бы небольшого затишья. Тогда мы вышли и быстро побежали по деревенской улице. Не успели мы пробежать и 100 метров, как снова услышали «выходы» и свист. Я крикнул второму бойцу: «Ложись!» — нырнул в какую-то канаву возле большого дерева и плотно закрыл уши ладонями. Так плотно я это сделал, что взрыва даже не услышал.

Следующие прилеты были уже во время эвакуации раненых. С одним из раненых я укрылся между массивных колес КАМАЗа, а со вторым в обнимку снова упал в канаву. На этот раз снаряды пролетели над нами и угодили в дома на соседней улице, в которых оказались склады боеприпасов ДНР, моментально вспыхнувшие. Во время погрузки раненых в «Урал» прилеты продолжались. Удивительно, что больше никто не был ранен или убит в тот день, потому что брезентовые тенты «Уралов» от осколков не защищают совсем.

Потом мне сказали, что снаряд, упавший в 25 метрах от меня, это, скорее всего, мина 122 мм, и то, что я не получил даже контузии — большая удача. А дома со складами ДНР выгорели полностью: остались только кирпичные стены и печи. Вот такая была работа. Но справедливости ради надо сказать, что подобный «экшен» происходил далеко не каждый день. Всё-таки мой взвод большую часть времени на передовой не находился и активных боевых действий не вел. Да и далеко не каждый артобстрел наших позиций заканчивался ранеными.

Десять раненых за два месяца

— Сколько человек спасли?

— За все 2 месяца командировки я оказал помощь всего 8–10 раненым. И еще около 40–50 заболевшим разными болезнями: начиная от укуса клеща и заканчивая панкреатитом, радикулитом, почечной коликой и пневмонией. Почти всех заболевших я старался сразу эвакуировать в госпиталь, поскольку не было возможности ни сделать рентгеновский снимок, ни поставить капельницу, ни провести нормальный курс антибактериальной терапии. Можно сказать, что, с точки зрения врачебной помощи, это очень простая работа: чаще всего она заключается в наложении жгута, повязок, обработке ран перекисью и антисептиками, введении обезболивающих, организации эвакуации.

— Тяжело ли проводить эвакуацию?

— Эвакуация и погрузка на борт БМП тяжелораненого бойца весом за 100 кг на самодельных носилках из толстых жердей и бушлатов стоит многих физических усилий: 4 здоровых мужика за 15 минут выбились из сил. К сожалению, довести до госпиталя этого бойца не было никаких шансов — снайпер попал ему в шею. Но мы хотя бы попытались.

Условия жизни в зоне СВО

— Что больше всего раздражало?

— Если касаться не медицинской деятельности, то тот факт, что нет возможности нормально помыться, да и в принципе нормально совершать все гигиенические мероприятия, довольно сильно выбивает из колеи, и с этим тяжело смириться. Часто отсутствует электричество, вода, какая-то горячая пища. Особенно сильно это доставляло неудобства в первый месяц. Но во второй, когда мы уже освоились, появилась и баня, и горячая еда, и электричество. Стало легче.

Я занимаюсь спортивным ориентированием и велоориентированием, участвую в соревнованиях, на которых нужно проходить (или даже пробегать) длинные маршруты по пересеченной местности в течение 1–2 суток, используя карту и компас, да еще и найти на этой местности контрольные пункты, не считаясь с погодными условиями. Нечто подобное было и на СВО. Например, так называемые «холодные ночи»: окоп, сырая земля, лесополоса, насквозь продуваемая ветром.

В каску складываешь полотенце и целлофановые пакеты и кладешь голову, как на подушку. От ветра укрыться было очень тяжело. Конечно, мало кому удавалось нормально выспаться. Ни с разведением костра, ни с рытьем окопов, ни с отсутствием горячего душа, ни с дефицитом вкусной еды или сладостей я не испытывал никаких проблем. Во всяком случае, проведя в общей сложности с 2 десятка ночей в сырых окопах и плохо отапливаемых подвалах, я не заболел и не впал в уныние. Для меня это как бы был один большой, долгий и опасный поход.

— Доводилось ли вам когда-нибудь лечить солдата ВСУ? Есть ли у врачей оружие и учили ли вас им пользоваться?

— Я находился в большей степени в тыловых подразделениях, поэтому за эти два месяца я не то чтобы ни разу не лечил солдат ВСУ, я их даже ни разу не видел живьем. Я видел только фотографии в фотоальбомах, когда мы заходили в какой-нибудь заброшенный дом. По ним можно было понять, что в этом доме жил военный. Ну, или по всяким военным вещам и предметам, раскиданным по этому самому дому. Только видел и слышал, как прилетают артиллерийские снаряды с противоположной стороны. Бойцы из нашего батальона, конечно же, сталкивались с ними во время огневого боя, но я — нет. У меня было оружие, и врачам вообще оружие положено.

У нас была одна неделя боевого слаживания. Из этой одной недели на стрельбу было отведено только два дня. На мой взгляд, организованы эти стрельбища были не самым лучшим образом. Ребята, хоть и проходили срочную службу, но где-то стояли в караулах или занимались какой-нибудь иной деятельностью, которая не подразумевает навык хорошей стрельбы. Правильно рыть окопы тоже не все умеют. Но большинство же людей из нашего батальона — люди опытные.

Мы стреляли лежа, сидя и стоя — это начальные упражнения огневой подготовки. Всего каждым было отстрелено по два-три магазина. Вообще солдатам, которые едут оказывать боевое сопротивление и рискуют собственными жизнями, необходимо гораздо дольше тренироваться. Справедливости ради, у людей, которые готовились после нас, было отведено больше времени на стрельбищах. Им давали пострелять из всех видов оружия, чего у нас вообще не было. Но, как говорится, первый блин комом. Сейчас, я слышал, этому уже уделяется больше времени: две недели, три недели и более. И это правильно.

— Были ли у врачей какие-либо обозначения?

— Нет, каких-то определенных обозначений не было, кроме сумки санинструктора, на которой был красный крест. В целом же мы особо никак не отличались от остальных солдат. По этой причине в нас вполне могли стрелять. А так, у всех были белые повязки на правой ноге и на левой руке из вафельных полотенец или из простыни, или из белого скотча.

— Командировка как-то поменяла вас как человека или как специалиста и как вы оцениваете весь приобретенный новый опыт?

— В целом положительно. Я пока что не вижу особых изменений в собственной жизни, разве что я стал куда более спокойнее относиться к военным действиям. Когда где-то гибнут люди — это ужасная трагедия. Но нельзя забывать и о том, что гибель людей — нормальное состояние планеты Земля. Среди этих людей вполне могу оказаться и я, ведь если они погибают, то почему я не должен этого делать? Поэтому к смерти я начал относиться спокойнее, это естественный процесс. Но глобально моя жизнь не поменялась.

Но вместе с ней был большой душевный подъем, который был связан с тем, что я вышел далеко за зону своего собственного комфорта и смог преодолеть самого себя. Было у меня и что-то вроде ПТСР, но это обычно длится продолжительное время, а у меня всякие кошмары были пару дней. В данном случае это не ПТСР, а просто реакция мозга на смену обстановки и режима работы.

— Какой совет вы бы дали себе, если бы могли оказаться в прошлом?

— Взять с собой больше того, что могло бы мне пригодиться, и лучше следить за своими вещами. Я оставил огромное количество дорогих вещей, которые растерял просто из-за безалаберности. Когда подразделение двигается, всё быстро погружается, разгружается, и в результате этого некоторые вещи теряются, ломаются и так далее. Кроме того, мой баул попал под минометный обстрел, и буквально всё, что у меня в тот момент там имелось, было уничтожено. Поэтому стоит быть более внимательным к своим вещам. Тем более судя по последним событиям, у меня есть все шансы вновь туда вернуться, так что этот совет актуален не только для меня прошлого, но и для меня нынешнего.

Ранее мы рассказывали вам, что такое военное положение: когда его вводят и кого это может коснуться, а также опросили офицеров про самостоятельную закупку экипировки в военторгах мобилизованными гражданами.

Мы продолжаем собирать всё, что известно о частичной мобилизации в России в онлайн-хронике.